Приручить Сатану

За окном стемнело, и комната погрузилась в мрак. Некоторое время Ева лежала на спине, разглядывая в тёмно-синем потолке что-то, видное только ей одной, а затем перевернулась на бок и нащупала рукой выключатель — вспыхнул маленький рыжий огонёк, и лампочка осветила до боли знакомые линии, всё те же, что и много лет назад. Еве было плохо: она сама не могла толком объяснить, что именно у неё болело, но это что-то не давало ей покоя и сдавливало своей тяжестью грудную клетку, как будто на ней лежал камень. Она осторожно протянула руку и положила кленовый лист на тумбочку под горящий ночник: это был ничем не примечательный, пожухлый, выцветший и побледневший, давно растерявший под холодным дождём свои краски кленовый лист, который, поддавшись строгому велению природы, утратил свою волю и слился с окружающим его серым пейзажем, оставив лишь где-то в глубине своей кленовой памяти яркий огненный образ и знание, что этим образом когда-то был он. Но Еве он нравился и таким, каким он был сейчас, перед её глазами. Этот маленький, слабый, обескровленный листочек смирился с тем, что больше им никто никогда не восхитится, что больше он не украсит ничей гербарий, потому что стал никому не нужным, гнилым, проеденным болезнями и насекомыми листом, последнее дело которого — удобрить собственным телом землю, чтобы дать силы своему родителю породить ещё сотни таких же красивых, как когда-то и он, кленовых листьев. Он не ждал жалости к себе, сочувствия и слёз, и единственными слезами, которые, как он думал, прольются над его мёртвым телом, были капли октябрьского холодного дождя, добивающего своим равнодушием, высокомерием и тоской; он думал, что единственными рыданиями над его полной воды могилой будет осенний ветер, запутавшийся в длинных голых ветвях деревьев, на которых, быть может, когда-то рос и он сам, когда-то… Когда-то давно. Но нет. Вместо холодного дождя и пронизывающего до костей ветра над ним плакала большая человеческая фигура, такая же выцветшая, побледневшая и проеденная болезнями, как он сам. Будь у него силы, такие, какие есть у человека, он бы, быть может, поднялся на одну свою тонкую ножку, которой когда-то держался за дерево, отнял бы ладони от лица девушки и, увидев в молчании скатывающиеся по щекам слёзы, сказал бы пару ласковых слов, какие только он сам слышал в этой жизни. Он бы дождался, пока большие, ясные, голубые, смотрящие на него с огромной высоты глаза не исчезнут под опустившимися против воли веками, пока слабый ветерок, именуемый у людей дыханием, не перестанет качать из стороны в сторону его слабую, тонкую фигуру, и, когда вулкан под названием человеческое тело, в конце концов, остынет и превратится в спящий горный хребет, он наконец поймёт, что наступила осень.

— Здравствуй, Ева, — услышала она такой желанный голос. Ева встрепенулась, утёрла слёзы и с робкой улыбкой на лице посмотрела на сверкающие в самом тёмном углу комнаты вишнёвые глаза.

— Люцифер… — прошептала она. — Ты пришёл спросить мой выбор?

Люцифер вышел на свет.

— Нет, Ева, — грустно покачал головой он, опускаясь на колени рядом с её кроватью так, чтобы их лица были на одном уровне, и чуть привалился плечом к жёсткому матрасу. — Я пришёл не спросить, я пришёл просить твой выбор.

— Что… Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, как-то давно мы играли с Бесовцевым в карты? — начал Люцифер, доверительно положив голову на согнутые в локтях руки. Ева кивнула. — И ты осталась должна мне одно желание.

— Помню. Одно желание.

— Да… Увы, всего одно, — прошептал Люцифер, с нежностью и в то же время грустью рассматривая ужасно худые, впалые щёки, бледную кожу и воспалённые глаза — вид у Евы был болезненный. — Одно: самое сокровенное, самое-самое.

— Ну же? Что за желание? — чуть подбодрила его Ева, когда пауза затянулась и она поняла, что Люцифер не находит в себе силы его озвучить. Тот судорожно вздохнул и поднял на неё глаза.

— Ева… Моя милая, дорогая Ева… Ты всё ещё вольна в своём выборе, и я не имею право на него влиять, но всё же… Пойдём со мной, умоляю… Сделай это ради моих людей, ради моего народа. Прошу тебя…

Некоторое время было тихо.

— А если бы не было народа? Ты бы попросил меня об этом? Сделал бы это просто ради меня?

Люцифер склонил голову на бок, и свет показал его измученное, впервые за всю долгую жизнь уставшее ждать лицо.

— Тысячу раз.