Проблема абстрактного и конкретного в свете "Капитала" Маркса

Проблема стоимости, в частности, оказалась неразрешимой для всех экономистов до Маркса именно потому, что в ее выражении мысль сталкивалась с обнаженно диалектической проблемой. Выраженная «привычным» языком «стоимость» сразу же оказывается сплошной «мистикой»: здесь не «абстрактное» является «стороной или свойством конкретного», а, как раз наоборот, чувственно конкретное оказывается лишь маской, лишь временной оболочкой, в которую облачается Абстрактное, чтобы совершить процедуру своего «самовозрастания»…

«Это перевертывание, посредством коего чувственно конкретное имеет значение лишь формы проявления абстрактно-всеобщего, а не наоборот, не абстрактно-всеобщее — значение свойства конкретного, как раз и характеризует выражение стоимости. Это и делает трудным ее понимание. Если я скажу: римское право и германское право суть оба “право” — то это понятно само собой. Если же я, напротив, скажу, что Право (Das Recht) — этот Абстракт — воплощается и в римском праве, и в германском праве — в этих конкретных правах, — то отношение делается мистическим…» [11]

Действительно, вся хитрость формы стоимости продукта труда заключается в том, что «конкретный труд становится здесь формой проявления своей противоположности, абстрактно человеческого труда» [12].

На деле, как удалось показать лишь Марксу и именно благодаря тому, что он пользовался диалектическим пониманием этих категорий, — в этом выражении совершенно точно отражается реальный факт. Это факт господства, т. е. определяющей роли, «целого» над своими собственными, мнимо-независимыми друг от друга «частями», «частностями», определяющее значение коллективно-общественных — «агрегатных» — сил по отношению к каждой частной работе и ее продукту. В этой форме обнаруживает себя то обстоятельство, что «частный труд становится формой своей противоположности, т. е. трудом в непосредственно общественной форме» [13].

«Частный труд» — портняжество, ткачество, сочинение трактатов по логике и т. п., — кажущийся немудреному взору чем-то совершенно «конкретным», попадает в конечном итоге под определяющее влияние сил общественных зависимостей.

И «эти вещные отношения зависимости в противоположность личным и выступают так (вещное отношение зависимости — это не что иное, как общественные отношения, самостоятельно противостоящие по видимости независимым индивидам, т. е. их производственные взаимоотношения, ставшие самостоятельными по отношению к ним самим), что над индивидами теперь господствуют абстракции, в то время как прежде они зависели друг от друга…» [14]

Индивиды, захваченные могучими водоворотами этих «вещных» зависимостей, т. е. силами той подлинной, реальной «конкретности», которую они не понимают, не сознают, продолжают мнить себя «конкретными индивидами», хотя захвативший их в свое течение процесс уже давным-давно превратил каждого из них в крайне «абстрактного» индивида — в исполнителя частных, односторонних операций — в ткача, портного, пекаря или токаря. Все остальные качества индивида, кроме чисто профессиональных, с точки зрения процесса в целом становятся чем-то совершенно безразличным и несущественным, не имеющим ровно никакого отношения к делу, попадают в одну рубрику с формой носа или цвета глаз.

И если такому — мнимоконкретному, а на деле сведенному («редуцированному») к своей роли в составе целого — индивиду кажется, что над его судьбой теперь приобрели полную власть некие безличные Абстракции, которые управляют им, как марионеткой, то на деле его привязывает к другим таким же индивидам именно его односторонность. Как болт не имеет никакого смысла без гайки, без отвертки и гаечного ключа и т. д., так и токарь — без литейщика и без пекаря, без инженера и т. д., и эта их конкретно-всесторонняя зависимость выступает в их сознании как власть Абстрактного над каждым из них.

На деле — это сила подлинной конкретности («тотальности», «внутренне-расчлененного целого») общественного организма и слабость подлинной «абстрактности» (т. е. крайней односторонности, частного и частичного характера и деятельности, и ее продукта) индивида.

Тут-то и проявляется все диалектическое коварство ходячих — недиалектических — представлений об «абстрактном» и «конкретном».

Реально-абстрактный (узко-частичный, односторонне-развитый) индивид продолжает мнить себя «конкретной личностью» на том законном основании, что он — единичный, чувственно воспринимаемый, воочию и наглядно данный созерцанию человек — это неповторимое «Я». И если согласиться с этой его иллюзией, то придется согласиться и с тем, что он — раб Абстрактного, что над ним господствует Абстрактное.

В самом деле — его «конкретный труд» получает смысл и общественное признание лишь постольку и в той мере, в какой он представляет известную порцию «абстрактного труда», является формой выражения и «воплощения» этой своей противоположности — Абстрактного.