Продам свой череп

Зимой 1917-1918 года хлебный паёк в столице равнялся четверти фунта1. Суп варили из селёдки, а картошку жарили на тюленьем - брр! - жире. Потом и это стало редкостью. К весне голод взял город за горло, и наступил коллапс. Надо было спасать хотя бы детей. Рабочие с семьями двинулись в родные деревни, которые когда-то покинули, приехав на заработки в город. С коренными петербуржцами было сложнее - кто мог, тоже уехал, но большинство осталось. В тысячах питерских квартир ежедневно раздавалось жалобное: «Мама, я хочу кушать!» - и несчастные родители заламывали руки и плакали от бессилия. Друг другу они передавали слухи, что скоро правительство отправит детей за Волгу, в те места, где «много белого хлеба и молока».

Умные люди усмехались: «Это банан!» Тут потребно пояснение. Однажды по голодному и холодному Питеру позёмкой пронеслась новость: на Литейном, в лавке Ильясова будут задёшево, чуть ли не даром продавать... бананы! Этот экзотический продукт, как известно, и вкусная еда, и витамины! Весь город ломанулся туда, и, конечно же, никаких бананов там не нашёл. С тех пор любой нелепый слух, несбыточную мечту или просто глупость питерцы стали именовать «бананом».

Но вот появилось в печати объявление, что Союз городов2 намерен вывезти питерских детей на лето в теплые и сытые края. Это не было «бананом», и восемнадцатого мая восемнадцатого года эшелон с 450 детьми (девочки в вагонах IV класса, мальчики в теплушках) с педагогами-воспитателями отправился в Миасс под Челябинском. Через неделю в путь отправился второй такой же поезд по такому же маршруту примерно с таким же количеством ребят. Это не были, как говорили в очередях, «дети пролетариата и большевистских лидеров», в основном это были учащиеся самого разного социального происхождения. Некоторые родители под присмотр 14-15-летних гимназистов отдавали братишек и сестрёнок пяти-семи лет; воспитатели тоже брали своих детей, поэтому наряду с ребятами среднего возраста набралось немало малолеток (прошу прощения за невольный каламбур). Один из этих поездов по зарождающейся нелепой традиции был назван именем товарища Ленина. Родители, кто как мог, собрали детей в дорогу, снабдив их деньгами, одеждой и едой, какая была ещё в доме.

Мама Пети Гамова отдала сыну чёрную горбушку - свою часть скудного хлебного пайка, сын устоял - не съел, а через день, уезжая из голодного города в сытую деревню, он потихоньку оставил хлеб на столе под газетой. Однако уже в поезде нашёл у себя в кармане всё туже горбушку. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Петя подержал её в руке и отдал мальцу, смотревшему на него тоскливыми глазами. Пайка уже зачерствела, малыш отламывал от неё кусочки и сосал как конфету.

... Поезд мчал навстречу солнцу, на восток. На восто-ооооок! - завывал паровозный гудок. На-вос-ток-на-вос-ток! - вели перестук вагонные колёса. «На восток! - говорили пассажиры. - В Сибирь! Подальше от большевиков и голода». Злая мачеха Сибирь, которой испокон веков люди пугали друг друга, становилась родной матушкой, такие вот настали времена!..

Сначала всё было хорошо, юные путешественники радовались романтичной поездке, предстоящему лету в деревне со всеми её прелестями - рыбалкой, сеновалом, парным молочком... Потому и настроение у пассажиров было отличное, и песню времён русско-японской войны они пели весело и задорно, хотя ничего весёлого в ней не было:

Синее море, белый пароход...
Сяду, поеду на Дальний Восток.
На Дальнем Востоке пушки гремят,
Убитые солдаты на земле лежат...
Мама будет плакать, слезы проливать,
Я возьму винтовку, поеду воевать!

Но едва поезд пересёк Волгу, началось восстание бывших пленных чехословаков, также двигавшихся в поездах на восток. Железная дорога, словно гнилая нитка, порвалась сразу в нескольких местах; в полосе отчуждения начались ожесточённые бои непонятно кого и с кем. Между детьми и их родителями пролегла линия фронта.

Под заголовком «Америка спасает детей?» в газете «Известия» появилась заметка: