Происхождение видов

Но сейчас этот запрет потерял всякий смысл. Во-первых, путь найден – в этом нет никаких сомнений. Путь найден, и даже описан, и даже проработан – совершено очень много в этом направлении, я испытываю предвосхищение, думая о проделанной работе, так что даже если я сейчас с головой уйду в ОзВ… так ведь именно этого я сейчас и хочу, именно это и является теперь «передним краем». Сейчас уже копаться в омрачениях я все равно не буду, так как считаю, что описанная мной методика и так достаточно детализирована – остальное скажут сами практикующие в своих статьях. Во-вторых, сейчас нет опасений типа «испытаю что-то эдакое и брошу их – а кто тогда им покажет путь?» - если даже я и испытаю что-то вот «эдакое» – как я могу бросить Ежатину, например? Да и остальных – всех тех, кто будет искренне и радостно заниматься практикой? Я буду уделять им ровно столько внимания, сколько мне захочется, а сколько захочется - зависит от того – какова будет их практика, а не от того – какая между нами дистанция в объеме испытываемых ОзВ. И кроме того, я уверен, что в моем общении с ними до сих пор очень велика доля заботы, т.е. паразитной, неэффективной составляющей.

Так или иначе – я больше не хочу отказываться от такой возможности, ведь это действительно - уникальная возможность – я могу испытывать любовь к такому невероятному, светящемуся существу, которое может одним своим желанием наделять человека экстатическими ОзВ, если только тот человек сам к этому готов, конечно. Ведь моей любви ЕСТЬ куда направиться – есть даже объект – мое воспоминание о ней. Как же можно упустить такую возможность? Я не могу испытывать любовь к несуществующему, к фантому, к додумке разных там богов, поскольку не воспринимаю их, стало быть не могу испытать симпатию к несуществующим восприятиям, я могу лишь создать какой-то образ, который будет всего лишь слепком меня самого – пусть даже самой светлой моей части, и это будет той «любовью-ни-к-кому-конкретно», которую я испытывал, но не более того. Но здесь-то нет додумки, я знаю совершенно точно – это существо есть! Это мой опыт, это не фантазии.

Я хочу изменить свое отношение к ней. Да, я помню ее как строгую женщину, но является ли она строгой женщиной? Моя интерпретация основана на том, что я помню ее голос – именно ее голос я интерпретировал как строгий и холодный. Но был ли он таков? В то время я был напрочь убитым, на 99% больным от негативных эмоций человеком, почти окончательно мертвым. Это просто удивительно, что в такой помойке сохранилась страсть к ясности, искренности, преданности, другим ОзВ. В то время я был бесконечно самовлюблен, зависим от дружественности, позитивных эмоций, сентиментальности и пр. А ее голос был лишен всякой мишуры – именно потому он и показался мне жестким, отчужденным. Сейчас многократно вспоминая ее вопрос ко мне: «Так ты собираешься что-то делать в этой жизни или нет?», я понимаю, что интонация ее голоса была ни холодной, ни отчужденной – просто она была безжалостной, она прямо спросила и требовала прямого ответа прямо сейчас. Я помню особую решительность в тот миг, которая охватила меня. Именно благодаря тому, что в ее голосе отсутствовал хоть какой-то намек на псевдо-человечность, на возможность жалости и прочего поноса, я в тот же самый момент понял – это исключительно серьезный момент, самый серьезный момент во всей моей жизни. Это позволило мне задуматься над ответом не более секунды, после чего я испытал яркий (для меня в то время) прилив искренности, отрешенности, решимости, и я заорал «да!!» и испытал ту нисходящую вибрацию блаженно-экстатических озаренных восприятий ужасающей силы, попросту разрушающей мое тело. Ощущение разрушения тела вызвало во мне сомнения, я заколебался, и тут же вибрация прекратилась и снова она спросила меня – тем же голосом, который, казалось, готов был принять одинаково бесстрастно и «да» и «нет» - «так собираешься или нет?» - и снова я промедлил лишь секунду, пока «набирал воздух», чтобы снова заорать «да, да!!» и снова вибрация вошла в меня и пропитывала всего, пока сознание медленно не затихло и уплыло.

Я довольно смутно помню ее образ. Не помню деталей – я либо не рассматривал их, либо не помню сейчас. Не помню ее лица. Помню только то, что она была справа сзади от меня (но я ее каким-то образом исключительно хорошо видел, лежа с закрытыми глазами), что она была очень большая – наверное метра четыре высотой, если бы встала. Она сидела на троне, и от всего – от нее, от трона – исходило ослепительнейшее сияние.

Некоторое время после этого у меня даже были сомнения – видел ли я все это на самом деле, переживал ли? С одной стороны рассудок отказывался принимать этот опыт, с другой стороны я всегда знал, что конечно же, несомненно этот опыт был, и я и сейчас могу вспомнить его в тех же деталях, в каких помнил сразу же после пробуждения на следующее утро.