Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

Иегуда, несмотря на усталость, ложиться не стал. После обильной пищи можно было провалиться в глубокий сон, а у него на конец дня были другие планы. Оставив суму на ложе, а сику на небольшом каменном выступе над окном, он вышел из постоялого двора и, не торопясь, отправился вниз по улице, к общественным баням. Но шел он не к баням, указанным Аретой. Заведение, в которое спешил Иегуда, располагалось у подножия холма, неподалеку от Цирка Максимуса, и на его поиски пришлось потратить некоторое время. Из ста пятидесяти бань, в которых римские граждане омывали свои тела, эта не отличалась ни особой роскошью, ни какими-нибудь отдельными услугами. Находясь на границе между двух миров — миром Палантина и миром Авен-тина — баня охотно привечала в своих комнатах и бассейнах жителей обоих холмов, предоставляя им три огромных ванны для омовений, четыре зала с разными температурами, просторную раздевалку и обширный триклиний[3], где гости могли отдохнуть, поесть и выпить вина. Человек, прислуживающий в раздевалке, был смугл и молчалив. Он принял у Иегуды деньги в уплату, одежду и молча кивнул, когда тот прошептал несколько слов на своем родном языке. Этих слов никто больше не слышал, и уходил ли куда из бань прислужник, Иегуда не видел. Он омыл тело, провел долгое время в горячей комнате, поплавал в бассейнах с теплой и холодной водой и перешел в лакониум[4].

Он сидел на мраморной лавке с закрытыми от удовольствия глазами, когда почувствовал, что рядом кто-то появился — пришедший опустился на разогретый камень неподалеку.

— Мир тебе, — произнес негромко мужской голос. Сказано было на хибру[5] и Иегуда, не открывая глаз, отозвался на том же языке.

— Шалом!

— Мне сказали, — продолжил тот же голос, — что ты принес мне привет от нашего общего друга…

— Я принес тебе не привет, а дурную весть, Мозес, — отозвался Иегуда. — С нашим общим другом произошло несчастье. Он умер.

В лакониуме было тихо, только журчала вода в фонтанчике для питья да изредка звучно падали на пол большие тяжелые капли.

— Давно ли это случилось? — спросил пришедший.

Интонации его почти не поменялись, только голос сел, став ниже.

— Почти три месяца назад.

— Он умер на кресте?

— Да, — сказал Иегуда, открывая, наконец, глаза.

Он поднял взгляд на пожилого человека, сидящего на скамье напротив. Человек был лыс — гладкий череп выбрит до блеска, выступившая на нем испарина покрывала розовую кожу сверкающей чешуей. Из-под тяжелых, практически лишенных ресниц век смотрели почти прозрачные, блекло-голубого цвета глаза, на широком лбу разбегались в разные стороны белесые брови. Одно ухо человека было раздавлено и напоминало засохшего моллюска, зато второе, уцелевшее, украшалось массивной золотой серьгой.

— Если ты хочешь узнать, как он умер, Мозес, я могу тебе рассказать.

Старик сглотнул, шумно, с трудом, и покачал головой.

— Не говори мне ничего. Не надо. Скажи только, он умер достойно?

— Да, он умер достойно, — кивнул Иегуда. — Так, как должно умирать. Не беспокойся об этом…

— Как тебя зовут, человек? — спросил Мозес, не сводя с Иегуды своих водянистых глаз.

— Ксантипп.

— Хорошее имя. Не хуже любого другого.

— Зачем тебе знать то, что может быть опасно? Ты — мирный человек.

Взгляд Мозеса стал ледяным.

— Это мой третий сын, Ксантипп, — произнес он еще более хрипло. — Третий сын, которого я теряю. Все трое были непримиримыми, все трое умерли на кресте. Как ты думаешь, кому из них было легче? Моему первенцу Исайе? Или второму моему сыну — Александру? Или моему младшему — Марку? Зачем моему сердцу знать подробности? Чтобы оно разорвалось от горя? Неужели ты думаешь, что я не знаю, какие нечеловеческие муки перенес каждый из них? И что изменилось в мире от вашей борьбы, кроме того, что они умерли, и семя мое ушло в землю? Да, я мирный человек, но это не помешало мне потерять тех, кого я любил. Ты можешь объяснить — с какой целью Неназываемый забрал у меня детей? Что он от меня хочет?

— Не могу. И никто не сможет, Мозес. Мы просто люди и нам не дано проникнуть в его замысел.

Мозес помолчал, двигая губами. Щеки у него были вислые, такие же тяжелые, как веки, мимо крыльев крючковатого носа пролегали глубокие складки, и Иегуде показалось, что по одной из этих складок, сверкая, покатилась слеза.

— Значит, так было нужно. Таков был его замысел. Что ж… Ты принес весть, Ксантипп, — прохрипел Мозес. — Спасибо тебе. Что просишь взамен?

— Немного.

— Обычно за этими словами прячется многое.

— Не в этот раз, аба[6], не в этот раз…

Иегуда наклонился вперед и что-то прошептал в здоровое ухо собеседника.

В первый момент Мозес отшатнулся, но быстро взял себя в руки и сел ровно, запахнув простынь на неожиданно волосатой груди.

Он молчал долго, и Иегуда тоже молчал, слушая стук капель и песню воды в мраморной вазе фонтанчика.

— Хорошо, — произнес Мозес спокойно. — Я помогу тебе найти этого человека. Но другой помощи от меня не жди.