Пустота внутри

Он повалил уже три дерева и не собирался останавливаться, только передохнуть решил, чтобы дать-таки и Владимиру поработать. Топор, так естественно лежавший в мозолистых ладонях аборигена едва не вываливался из тощих рук землянина тот же миг.

— Ну, ладно…

Владимир размахнулся и Хэмиш выбросил вперёд ладонь, хватая топор. Его череп чудом был спасён.

— Прости! Прости-прости! Он выскользнул!

Горец провёл по лезвию пальцем.

— Знаешь что, — сказал он глубокомысленно, — посиди-ка ты в сторонке пока.

Так карьера дровосека для Владимира преждевременно окончилась. Поглядев на него с некоторым сочувствием, крепкие рыжие горцы вернулись к работе. Вырубка длилась вот уже три дня. Каждое утро спозаранку несколько мужчин брали топоры и отправлялись к ближайшей роще, чтобы нарубить топлива и строительного материала. Перевозили его на кое-как починенной телеге, запряженной парой мохнатых лошадок.

Поскольку просто стоять и смотреть, как другие работают Владимир не мог, обычно он отходил в сторону, садился, и начинал рисовать красоты чужого мира. Не можешь помочь, — так хоть не мешай.

— Где ты учился малевать? — спросил Хэмиш, плеща себе в лицо водой из ручейка.

— Сначала в художественной школе, затем — в РХУ имени Грекова.

— Мудрёно. Это ведь в Созе? Или в Бреонике?

— Эм… в… Созе? — неуверенно предположил россиянин.

Пока Миверна участвовала в героическом походе, о котором наверняка сложат какую-нибудь песнь, землянин гостил у горцев. Те ходили на охоту, рубили деревья, а он просто пытался не попадаться на глаза Лиллиас, ибо чувствовал себя лишним ртом, нахлебником. Разумеется, никто не попрекал чужака, но оттого Владимиру становилось лишь хуже.

Гэланы, — как звались горцы, — одели землянина на свой манер, дали настоящий килт клановых цветов и проявляли всяческое гостеприимство, а он не прекращал удивляться их сходству со средневековыми шотландцами Земли.

— Послушай, — сказал Хэмиш, утирая пот после того, как повалил очередной ствол, — не научишь? Я вот всегда хотел малевать, да только как-то времени не было. И учителя. Вырезать узоры на камне — это умею, дед научил. А вот по бумаге… Дорогая она, зараза! Пергамент дешевле, но и его днём с огнём… Эй, ты слышишь?

Позади раздались громкие хлопки, Хэмиш резко развернулся и успел увидеть, как мелькнули ноги, уносимого в небо художника, а над ними распахнулись огромные белые крылья.

— Проклятье! — взревел горец, хватая малый топорик для срубания веток. Он уже почти метнул инструмент, но в последний момент опомнился. С такого угла шанс располовинить человека был намного выше, чем попасть в похитителя. — Гавин! Гавин!!! Харпа утащила тощего! Харпа тощего утащила!!!

— Лиллиас нас убьёт! — воскликнул появившийся из-за деревьев Гавин.

///

Боль была жуткой. Его так сдавило, что Владимир едва мог дышать; что-то острое вонзилось в грудь и спину. Художник даже закричать не сподобился, а земля уже рывком ушла из-под него. Очень скоро стало хуже, — на высоте царствовал холод и не хватало воздуха. Обводя мутным взглядом горный простор, плывший внизу, Владимир потерял сознание.

Неясно, сколько времени прошло, прежде чем его уложили в снежную перину, которая показалась тёплой. Землянин не мог шевелиться, тело сковал мороз, мозг соображал едва-едва, а потому, следующая фраза не блистала гениальностью:

— Ты… ангел?

В некотором смысле она походила на ангела. Каждая черта, от безукоризненной формы её лица, губ, скул, до разреза глаз цвета жёлтого янтаря, была совершенна. Восхитительный стан покрывали перья белые и чистые, а за спиной покоились сложенные крылья. Светлый образ портили когти на ороговевших пальцах и зубы острые словно иглы, но этих деталей художник не заметил.

Прекрасная дева, наблюдавшая за ним с умиротворённой улыбкой, наклонилась грациозно и ткнула когтем в грудь, после чего медленно, с удовольствием слизнула кровь.

— Слушай… есть и более нормальные способы познакомиться… цветы там… конфеты…

Она сгребла снег и завалила им Владимира так, что одна голова да руки с ногами остались торчать. Землянин с усилием повернул голову и увидел другие тела, похороненные в горках снега. Он смог различить несколько козьих копыт; длинный хвост, видимо, — большой хищной кошки; и, с некоторым трудом опознал торчащее из снега кабанье рыло. Угасающим разумом Владимир понимал, что оказался в некой кладовой, но холод и потеря крови делали этот вывод неинтересным и маловажным. Хотелось спать.

Он не был приспособлен для такого, не был закалён. Каждый шаг по пути межмирового скитальца, не оканчивавшийся смертью, был своего рода чудом для него. Однако теперь, похоже, лимит везения себя исчерпал.