Работа над ошибкой

Времянкин зажмурился, а когда открыл глаза, он уже сидел за роялем на черной сцене в свете прожектора. Эмиль посмотрел в зал и увидел выстроенные полукругом тусклые огни балконных бра. Отмеченные светом ярусы высились один над другим, уходя под многометровый потолок. Зрителей не было видно, но зал был полон. Чтобы понять это, не требовалось видеть людей, достаточно было слышать их дыхание, шорохи и скрипы кресел. Эмиль чувствовал на себе взгляды трехтысячной аудитории – именно столько вмещал зал. Шесть тысяч глаз и столько же ушей. Мальчик взглянул за кулису. Там, в закрытой позе, с суровым выражением на лице, застыл Ян. Эмиль засучил рукава белой рубашки и заиграл.

«Это непросто – выходить на сцену и принимать все внимание на себя. Ты открываешься и впускаешь в свой мир посторонних. Они могут наследить там… Ты ведь понимаешь, что зрителей нет? Как и сцены, и рояля, и всего остального. Да, понимаю, но это, кажется, последняя возможность прикоснуться к инструменту. Пусть даже воображаемая. Мертвые не играют. И не воображают. Что ж, вижу, ты принял решение. Я поддерживаю. Боишься? Да. Я с тобой. И хочу, чтобы ты знал: я рад нашей встрече и горжусь тобой. Ты многому научил меня. И если я останусь жив, обещаю… Не обещай, не надо. Ну хорошо. Не будем о грустном. Сейчас не спеши. Приглуши звук. Отлично. Держи, держи. Хочу сделать тебе подарок…»

В этот момент сценический задник поехал вверх, открывая усаженных в четыре ряда музыкантов симфонического оркестра. Струнные бережно встроились в мерный ритм. Зазвучали фаготы и валторны. Мелодия покатилась как скрипучая телега. А затем, внезапно, высоко в небе – гобой. Одна нота зависла в воздухе, пока ее не подхватил кларнет. Фраза наполнилась восторгом, томлением и невыразимой грустью.

«А теперь крещендо. Да. Молодчина! Не жалей пальцев, колоти! Вот так!»

Загремели литавры, зазвенела медь. Воздух пронзила музыка сфер. Близилась кульминация.

В «Теллуре» есть такое место, прямо перед кодой, когда музыка замирает. Пауза длительностью в бревис. Она повисает на отзвуке ноты, как на тонкой ниточке. Такой прием нередко встречается в классической музыке, да и в джазе тоже. Слушатель, не знакомый с произведением, с легкостью может принять тишину за финал. Он не понимает – это конец или еще нет? Пора аплодировать или стоит чуть подождать? Все будет зависеть от того, насколько исполнителю удастся погрузить аудиторию в нужное состояние. Для себя Эмиль решил так – если во время паузы зрители начнут аплодировать, значит, им не понравилось и они хотят, чтобы музыка поскорее закончилась. А если дождутся коды, значит, все не так уж и плохо. Он осознавал, что это больше похоже на суеверие, чем на релевантные статистические данные, но почему-то для Эмиля паузы стали своеобразными показателями качества выступления. В этот момент можно услышать мысли зала, почувствовать их заинтересованность или, наоборот, скуку. Этот миг и пугающий, и завораживающий.

Наступила пауза…

«Тишина. Но это ничего не значит, не так ли? Все это наша фантазия. Нам с тобой, возможно, не суждено узнать, понравится ли «Теллура» людям. Возможно, люди никогда и не услышат ее. Бревис закончился. Вот и кода… Ты хорошо играл! Спасибо! Последняя нота. Финал. Хочешь услышать аплодисменты? Нет».

Зал молчал. Эмиль встал из-за инструмента, поклонился и направился в кулису. Ян, озадаченный полнейшей тишиной, выглядывал из-за занавески.

Когда Эмиль вернулся в гримерную, на столике трюмо вибрировал карандаш. Мальчик приложил его графитом к салфетке. На бумаге тут же появилась надпись: «Татьяна свободна!»

Только Эмиль успел прочитать сообщение, как в комнату влетел разъяренный Ян. Двое вошли следом.

– Что ты сделал? Почему зал молчал? Я тебя спрашиваю, – злился учитель.

Эмиль без тени волнения взирал на Яна с ироничной улыбкой на лице.

– Чего ты лыбишься? Я не понимаю! Ты все провалил, они не поняли ничего! Ты не получишь Татьяну! Никогда! – кричал Ян.

Времянкин снял с рубашки конька.

– Что ты делаешь?

– Ход конем. Ты больше не имеешь власти надо мной, – спокойно произнес Эмиль.

– Остановите его, – крикнул Ян Двоим.

Женщина схватила Эмиля за руку, в которой мальчик держал конька.

– Врежь ему как следует! – приказал Ян.

Женщина замахнулась.

– Замри, – тихо скомандовал мальчик.