Рассказы

Э. Ч. Табб РАССКАЗЫ

Эвейна

Компьютер снабдили голосом психологи из числа тех, что вечно витают в облаках и, пытаясь оставаться рациональными, постепенно превращаются в садистов. Было у него и кое-что другое — несколько откровенных фотографий, несколько книг и некий предмет в коробке, который можно было надуть и использовать для снятия личного напряжения. Он воспользовался им однажды, а затем, переполненный отвращения, уничтожил вместе с книгами и фотографиями. Но с голосом он ничего не мог поделать.

Он был мягкий, ласкающий слух, то ли голос реальной женщины, то ли синтезированный компьютером как оптимум — это ему не дано было узнать. Но голос был мягок, лишен присущей молодости резкости и он был за это благодарен. И поскольку он не мог игнорировать его или выключить, ему пришлось научиться жить вместе с ним, и за долгие, долгие годы он стал воспринимать его как должное и полагаться на него как на интегральную часть его замкнутой вселенной. Он даже развлекался, мысленно подбирая подходящие к голосу лицо и фигуру.

Образ менялся, по мере того как возраст смирял силу его страстей. Поначалу женщина был гибкой, с волосами цвета воронова крыла, у нее были торчащие груди и бедра из мира юношеских желаний. Потом она повзрослела и приняла более приятный облик, вылепленный голосом его собственных фантазий. Теперь это была высокая блондинка с коротко обрезанными вьющимися волосами, немного достигающими плеч. Глаза у нее были голубые, глубоко посаженные, с мелкими морщинками в уголках век. На ней было черное, простого покроя платье, открывающее гладкие плечи и верхнюю часть пышной груди. Не те твердые, торчащие выпуклости, которые он некогда себе представлял, а мягкие и слегка покачивающиеся, подходящие под взрослость ее лица и округлую пышность бедер. И он дал ей имя.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Он вздрогнул, резко вырванный из задумчивости, и помаргивая выпрямился в большом кресле. Перед ним, как всегда, была панель с приборами, большие шкалы с ползающими стрелками, блеском полированного металла, ряды индикаторов. Он понял, что видел сон, но не во сне, а во время погружения в мечтательную дремоту, ставшую для него видом самозащиты, полуреальным миром, в котором воспоминания перемешиваются с воображением и фантазия перевешивает реальность.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Использование его имени было еще одним психологическим фокусом, приводящим к неизбежной персонализации машины. Явный трюк, предназначенный для смягчения одиночества, который может легко привести к безумию. Если только безумием было давать имя механическому голосу. Воображать, что говорит реальная женщина. Представлять, что каким-то невероятным образом он в действительности не одинок, что где-то в его ограниченном мирке есть другой живой человек, и что, возможно, они когда-нибудь встретятся.

— Время очередной инспекции, Чарльз.

Это было только фантазией, чем же еще, но не стал ли голос чуть-чуть более резким? Немного нетерпеливым оттого, что он не отвечает? Даже встревоженным? Очень приятно было бы думать, что о тебе кто-то заботится, но опыт научил его не слишком обольщаться. Три раза, а затем шок, электрический стимул, который рывком разбудит его, даже если он уснул, болезненное напоминание о работе, которая его ждет и которую некому больше сделать.

— Да, Эвейна, — быстро отозвался он. — Я слышал тебя.

— Была задержка с ответом. Ты спал?

— Нет, просто думал.

— Ты здоров, Чарльз?

Он посмотрел на свои руки, на набухшие вены, испещренную пятнышками кожу, стянутую на костяшках пальцев. Когда-то они были молодыми и сильными, на них было приятно посмотреть. Когда они изменились? Почему он не заметил этого изменения раньше?

— Чарльз?

— Я в порядке, — коротко сказал он.

— По-моему, следует проверить твой метаболизм, Чарльз. После инспекции, разумеется.

— Черт подери, Эвейна, нечего ко мне придираться. У меня все в порядке, я же тебе сказал.

— После инспекции, Чарльз.

Как можно спорить с машиной? Конечно, он мог отказаться, были способы заставить его подчиниться, Создатели предусмотрели и такое. Ему негде было укрыться от сенсоров, а непослушание означало наказание. Он угрюмо поднялся с кресла, с тревогой осознав свое физическое несовершенство. К примеру, ноги, неужели они всегда побаливали, как сейчас? За долгие годы он приспособился к ослабевшему зрению, и теперь для него нормальным было, сидя в кресле, не различать мелкие деления на шкалах. Но боль, легкая задержка в движении левой ноги, из-за которой он едва не упал, вовремя успев ухватиться за спинку кресла? Новое ли это, или все это уже было раньше? А если да, то почему он об этом не помнит?