Рассказы

Думать о личном выживании бесполезно. Но можно еще выиграть время для спорообразования. Не тратя ни секунды, дерево включило программу экстренного размножения. Периферийные капилляры сжались, выталкивая соки назад к сердцемозгу. Синаптические спирали распрямлялись, увеличивая проводимость нервных импульсов. Мозг осторожно проверял жизнеспособность крупных нервных стволов, затем — сохранившихся участков нервных волокон, восстанавливал капиллярную сеть. Разбирался в непривычных ощущениях: молекулы воздуха бились в разорванные ткани, дневное излучение обжигало внутренние рецепторы. Надо было заблокировать все сосуды, зарастить капилляры — остановить невосполнимую потерю жидкости.

Только после этого древомозг мог заняться самим собой, пересматривая глубинную структуру клеток. Он отключился от всего разрушенного и сосредоточился на внутреннем порядке, на тончайшей структуре генетических спиралей. Очень осторожно дерево перестраивало свои органы, готовясь произвести споры.

Молпри остановился, приставил руку козырьком к глазам.

— Вовремя это мы!

В тени необъятного выворотня маячила высокая тощая фигура.

— Черт! — выругался капитан и прибавил шагу. Пэнтелл заторопился ему навстречу. — Пэнтелл, я сказал — сидеть на корабле!

— Я выполнил задание, капитан. Вы не говорили…

— Ладно. Что-нибудь случилось?

— Ничего, сэр. Я только вспомнил одну вещь…

— После, Пэнтелл. Сейчас нам нужно на корабль — дел еще много.

— Капитан, а вы знаете, что это такое?

— Ясно что — дерево. — Голт повернулся к Молпри — Слушай, нам надо…

— Да, но какое дерево?

— Черт его знает, я тебе не ботаник.

— Капитан, это редкий вид. Он, собственно, считается вымершим. Вы что-нибудь слышали о яндах?

— Нет… Хотя да. Так это и есть янд?

— Я совершенно уверен. Капитан, это очень ценная находка…

— Оно что — денег стоит? — перебил Молпри, обернувшись к Голту.

— Не знаю. Что дальше, Пэнтелл?

— Это разумная раса с двухфазовым жизненным циклом. Первая фаза — животная, потом они пускают корни и превращаются в растения. Жесткая конкуренция в первой фазе обеспечивает естественный отбор, а дальше — преимущество сознательного выбора места для укоренения…

— Как его можно использовать?

Пэнтелл запрокинул голову. Лежащее дерево было как стена, как гигантский купол в путанице обломанных ветвей: тридцать метров в высоту, или пятьдесят, или больше… Кора гладкая, почти черная. Полумертвые блестящие листья — всех цветов.

— Представьте только, это огромное дерево…

Молпри нагнулся и подобрал обломанный корень.

— Эта огромная деревяшка, — передразнил он, — поможет вправить тебе мозги.

— Заткнись, Мол.

— …бродило по планете десять или больше десяти тысяч лет назад, когда было животным. Потом инстинкт привел его на эту скалу, чтобы начать растительную жизнь. Представьте себе, как этот древозверь впервые оглядывает долину, где ему предстоит провести тысячи и тысячи лет…

— Чушь! — фыркнул Молпри.

— Такова была участь всех самцов его вида, чья жизнь не прервалась в молодости: вечно стоять на утесе, как несокрушимый памятник самому себе, вечно помнить краткую пору юности…

— И где ты набираешься этой хреновины? — вставил Молпри.

— И вот на этом месте, — продолжал Пэнтелл, — окончились его странствия.

— О’кей, Пэнтелл, очень трогательно. Ты что-то говорил о его ценности.

— Капитан, дерево еще живое. Даже когда сердцевина погибнет, оно будет в каком-то смысле живо. Его ствол покроется массой ростков — атавистических растеньиц, не связанных с мозгом. Это паразиты на трупе дерева — та примитивная форма, от которой оно произошло, символ возврата на сотни миллионов лет назад, к истокам эволюции…

— Ближе к делу.

— Мы можем взять образцы из сердцевины. У меня есть книга — там дается вся анатомия: мы сумеем сохранить ткани живыми! Когда вернемся к цивилизации, дерево можно будет вырастить заново — мозг и все остальное. Правда, это очень долго…

— Так. А если продать образцы?

— Конечно, любой университет хорошо заплатит!

— Долго их вырезать?

— Нет. Если взять ручные бластеры…

— Ясно. Тащи свои книги, Пэнтелл, попробуем.

Только теперь дерево осознало, как много времени прошло с тех пор, когда в последний раз близость янды-самки заставила его производить споры. Погруженное в свой полусон, оно не задумывалось, отчего не стало слышно споровых братьев и куда исчезли животные-носители. Но стоило ему задаться этим вопросом — и все тысячелетние воспоминания мгновенно прошли перед ним.

Стало понятно, что ни одна янда не взойдет уже на гранитный мыс. Янд не осталось. Могучий инстинкт, запустивший механизм последнего размножения, работал вхолостую. С трудом выращенные на черешках глаза напрасно оглядывали пустые дали карликовых лесов; активные конечности, которые должны были подтащить одурманенных животных к стволу, висели без дела; драйн-железы полны, но им не суждено опустеть… Оставалось только ждать смерти.

Откуда-то возникла вибрация, затихла и началась снова. Усилилась. Дереву это было безразлично, но слабое любопытство подтолкнуло его вырастить чувствительное волокно, подключиться к заблокированному нервному стволу.