Рассказы о необычайном

– Я тогда, вероятно, пошутила с твоим отцом и обещала. Может быть, это и было – только окончательных слов мы не говорили. Вот я, значит, и забыла совершенно. Ну, раз ты теперь об этом заговорил, то ведь разве я держу ее, чтобы выдать за «небесной милостью царя»? Скажу коротко: я каждый день ее снаряжала и готовила – да, действительно имея в виду обменять ее на тысячу золотом. Теперь же прошу лишь половину – идет?

Цзун рассчитал, что ему будет трудно это устроить, и дело оставил.

Как раз в это время по соседству с западной стороны сняла помещение одна вдова, у которой была дочь, достигшая уже шпилек в прическе[261]. Ее звали детским именем Дянь-дан. Цзун случайно ее увидал и нашел, что она по красоте и изяществу не уступит Чан-э. Стал думать о ней с любовью и постоянно старался открыть себе к ней доступ разными подарками. Через некоторое, довольно продолжительное время она стала понемногу привыкать к нему и нет-нет да пошлет, бывало, взором глаз ему свое чувство. Однако, как ни хотелось им поговорить, подходящего случая не было.

Как-то вечером она перелезла через стену, чтобы попросить огня. Цзун был в восторге, схватил ее, задержал, и с этих пор они радостно слюбились. Цзун предложил пожениться, девушка отказывалась, говоря, что ее старший брат ушел с товаром и еще не вернулся домой. С этих пор они стали пользоваться всяким предлогом, чтобы друг к другу заходить, и их взаимные отношения уже имели вид и манеры совершенно тесных.

Однажды Цзуну случилось проезжать по Красному мосту. Заметив, что в воротах стоит как раз Чан-э, он быстро помчался мимо нее. Чан-э смотрела на него и подзывала рукой. Цзун остановил шаг. Девушка позвала снова, и он въехал. Она стала ему выговаривать за нарушение обещания. Цзун рассказал, как было дело, и вошел в комнаты. Девушка достала слиток желтого золота и хотела вручить ему, но Цзун не брал, отказывался и говорил:

– Я считал уже своей судьбой разлуку с тобой навсегда. Вот почему у меня появились искания на стороне. Взять золото и думать о тебе значило бы нехорошо поступить с другой. Взять золото и не думать о тебе значило бы провиниться перед тобой. Нет, в самом деле – я не решаюсь брать на себя тяжести проступка перед кем-либо.

Девушка долго молчала.

– О твоем уговоре, – сказала она наконец, – я отлично осведомлена. Этому делу никоим образом не бывать. Но даже допустим, что оно совершится, я не буду сердиться и роптать на твою измену. Скорее уходи – старуха идет!

Цзун в полном замешательстве не знал, на что решиться, взял золото и поехал домой. Нити мыслей у него жестоко перепутались, и в какую сторону идти – вперед ли, назад ли, он совершенно себе не представлял.

Через ночь он осведомил об этом Дянь-дан. Дянь-дан была глубоко согласна с тем, что он сказал, и лишь советовала ему остановиться всецело на Чан-э. Цзун молчал. Она выразила тогда желание стать низшей, наложницей. Цзун обрадовался этим словам и сейчас же послал сваху с деньгами к старухе Линь. Та не сказала ни слова и отдала Цзуну Чан-э.

Когда Чан-э вошла в дом, Цзун передал ей слова Дянь-дан. Чан-э слегка улыбнулась и сделала вид, что очень одобряет. Цзун, обрадованный таким ее отношением, хотел сейчас же сказать об этом хоть слово Дянь-дан, но посещения Дянь-дан уже прекратились. Чан-э, понимая, что это сделано было ради нее, решила в таком случае на время отправиться домой проведать старуху и нарочно дать Дянь-дан случай прийти. Она велела при этом Цзуну украсть у нее привесной карманчик.

Действительно, после ее ухода Дянь-дан явилась, и Цзун стал с ней обсуждать их дальнейшие планы. Она только и сказала на это, чтобы он не торопился. Затем она сняла платье и стала любовно с ним шутить.

Под ребрами у нее висел пурпурного цвета «лотосовый» карманчик[262]. Только что Цзун вознамерился сорвать его себе, как она заметила это, изменилась в лице, поднялась и сказала:

– У вас, сударь, по отношению к некоторым сердце одно, а по отношению ко мне – двойное. Человек с душой изменника! Позвольте после этого прервать с вами всякие отношения!

Цзун исчерпал все, что мог придумать, лишь бы удержать ее и рассеять недоразумение, но она не слушала и решительным шагом вышла.

Однажды Цзун завернул к ним, чтобы наведаться и разузнать. Оказалось, что там уже поселился какой-то новый жилец из У, а Дянь-дан с матерью давным-давно переехали. Ни тени, ни следа! И спросить не у кого! Вздохнул, подосадовал – на этом и кончил.

С тех пор как Цзун женился на Чан-э, его дом сразу же стал богатеть. Потянулись непрерывной линией высокие здания и длинные переходы, заполнившие собой всю длину улицы.

Чан-э любила шутить, острить, балагурить. Как-то раз она углядела картину, изображавшую красавицу.

– Я говорю себе, – сказал при этом Цзун, – что таких, как ты, милая, под нашими небесами нет двоих. Вот только не удалось мне повидать Летящей Ласточки[263] и одалиски Ян[264]!

– Если хочешь их повидать, – ответила Чан-э, – это будет нетрудно.