Посторонний наблюдатель изрядно удивился бы, присмотревшись к всадникам. Все они были женщинами! Притом хорошо вооружёнными. Каждая из наездниц держала в руках небольшое копьё — скорее, дротик — в горитах[4] покоились лук и стрелы, некоторые имели сагарисы[5] — топоры, удобные в ближнем бою, и все имели лёгкие, но прочные щиты в виде полумесяца, закинутые за спину.
Наконец вожак табуна, который так и не подошёл к воде, а стоял чуть в сторонке, настороженно прядая ушами, почуял опасность. Высокая трава всё ещё скрывала всадников, но чуткий слух не подвёл жеребца. Издав короткое ржанье, он поскакал вдоль берега в направлении синеющих вдалеке гор. Теперь всадницам скрываться не было смысла. Сорвав тряпки с морд своих лошадей, чтобы животные могли свободно дышать, они помчались вслед табуну, оглашая степь криками и свистом.
Погоня, казавшаяся глупым, бесперспективным занятием (преследуемые лошади мчались с такой же скоростью, как и всадницы), тем не менее вскоре стала приобретать смысл — табун не просто пытались догнать и окружить, а гнали в нужном направлении. Вскоре показалась высокая изгородь, и полудиким лошадям, зажатым с трёх сторон преследователями, ничего иного не осталось, как броситься искать спасение в единственном месте — через широко распахнутые ворота, за которыми виднелась манящая свободой степь.
Однако опытный вожак табуна на этот раз сильно просчитался. Прочная изгородь окружала обширное пространство, в котором и оказались полудикие лошади. Взбешённый вороной конь встал на дыбы и ударил копытами о толстые жерди изгороди, но они не поддались, лишь загудели в ответ.
Тогда лошади помчались по кругу, пытаясь найти брешь в загородке. Но всё было тщетно. У закрытых ворот толпились всадницы, оживлённо обсуждая свой «улов», а их кони приветствовали попавших в западню мирным ржаньем, которое немного успокоило табун.
— Зария! — возвысила голос старшая из всадниц, которая явно пользовалась наибольшим авторитетом среди своих товарок. — Лети птицей в стан и тащи сюда наших малышек. Пришла их пора выбирать себе коней.
— Слушаюсь и повинуюсь, о мудрая Тавас!
Зария умчалась, а оставшиеся женщины (скорее, девушки; все они были молоды, за исключением Тавас, и сильны) начали приготовление к жертвоприношению одной из своих главных богинь — Язате, которая покровительствовала воительницам и коням. Быстро соорудив импровизированный жертвенник из камней, благо их в этой местности хватало, лихие наездницы разожгли на вершине небольшой пирамидки костёр, бросили в него несколько жмень ячменя и три лепёшки, плеснули немного перебродившего кобыльего молока и, встав кругом, завели древнюю, как сам мир, песнь, подняв головы к безоблачному небу.
Табун приостановил свой бег; казалось, что лошади прислушиваются к заунывному многоголосому пению, в особенности кобылицы. Только вороной жеребец продолжал неистовствовать, время от времени пробуя на прочность жерди изгороди. Его бесило то, что он, со всем своим большим опытом вожака табуна, угодил в такую незамысловатую ловушку.
Покончив с обязательным ритуалом, девушки начали полдничать. Их еда была простой и грубой: изрядно зачерствевшие лепёшки, иппака — сыр из кобыльего молока, и хмельной молочный напиток, который бодрил и придавал сил.
Но вот послышались возбуждённые голоса, и к ним присоединилась Зария, которая привела с собой около десятка девочек лет двенадцати. Конечно, они не пришли пешком — стан наездниц находился далековато от загона. Но их небольшие скифские лошадки не шли ни в какое сравнение с конями старших. Тем не менее девочки управлялись с ними лихо, что предполагало немалый опыт обращения с животными.
— Начнём! — решительно провозгласила Тавас. — Сейчас вы будете выбирать себе своего лучшего друга, — обратилась она к девочкам, сбившимся в плотную кучку. — Не ошибитесь! От него будет зависеть ваша жизнь, и если чей-то выбор окажется неправильным, Язата отвернётся от неудачницы и конь подведёт её в самый неподходящий момент. Присмотритесь к лошадям повнимательней. Они уже знают, что им предстоит. И тоже выбирают. Симпатия должна быть обоюдной.
Девочки рассыпались, как горох, вдоль изгороди и, оживлённо обмениваясь мнениями, начали наблюдать за табуном. Только одна из них, черноволосая, статная не по возрасту смуглянка, упрямо закусив губу, осталась стоять на месте.
— Сагарис! — недовольно окликнула её Тавас. — Тебя что, моё распоряжение не касается?
— Я уже давно выбрала себе лошадь, о мудрая.
— Ну и где же твой будущий друг?
— Вон там, — указала Сагарис. — Буланый жеребец.
Конь был потрясающе мощным и красивым. Его жёлтый окрас отливал золотом, а косматая чёрная грива превосходно гармонировала с пышным чёрным хвостом и такого же цвета «чулками» на стройных ногах. Лёгкая, сухая голова жеребца, большие выпуклые глаза и длинные чуткие уши предполагали незаурядные скоростные качества.