Сфинкс

Таков был художник, к которому собирался ввести Яна Лаврентий Шемяка. У итальянца, кроме него, жены и троих детей, было три прислуги, один лакей и один мальчик. Немногочисленные тогда ученики были приходящими. И в то время, как жена, дети и слуги безжалостно растрачивали заработок итальянца, часто совершенно и понапрасну, он сам ходил в поношенном костюме, постоянно был без денег и даже не имел возможности заработать отдельно, так как жена все брала себе заранее и подсчитывала.

— Это бедный покинутый ребенок, — говорил, понизив голос, Лаврентий художнику, — у него желание работать; может быть, из него получился бы художник, но опекун, поддерживавший его, умер. Ему некуда деваться. Если б вы захотели его взять…

— Когда б я мог! — вздохнул художник. — Но вы сами видите: моя жена, моя любимая Мариетта, такая вечно, бедная, больная и так измучена, нетерпеливая, так не любит чужих, так…

— А может быть, она бы согласилась. Ян бы вам помогал по хозяйству, а потом, подучившись, мог бы помогать и писать.

— О, это нескоро, — ответил ласково художник. — Но подожди, Лоренцо, я пойду к ней, посоветуюсь с дорогой Мариеттой.

Он на минуту задержался, словно обдумывая, а затем решительно подошел к дверям комнаты, где раздавался громкий, пронзительный и сердитый голос возлюбленной Мариетты.

— Ну, чего там? — воскликнула женщина в небрежно наброшенном дорогом, но затасканном платье, с распущенными волосами и сердитым лицом. — Всегда эти несносные мальчишки надоедают моему Мише; вот смотри, пришлось их выдрать.

При взгляде на заплаканных, прижавшихся друг к дружке детей у итальянца на глазах выступили слезы.

— Дорогая моя Мариетта! — сказал он, вздохнув.

— Дорогая моя Мариетта! — повторила, передразнивая, жена. — Да, да, дорогая Мариетта, а она должна убиваться с этими несносными детьми. Почему ты их не сплавишь куда-нибудь?

— Моих детей?!..

— Я не выдержу в этом аду!

— Немного терпения, Мариетта! Терпение!

— У меня нет терпения; ты это знаешь, и не желаю иметь. Только дураки терпеливы, как ты.

Итальянец умолк, а потом спросил:

— Я хотел у тебя спросить, Мариетта… хотел просить тебя…

— Да ведь ты привык все делать без меня или вопреки мне!

— Я?

— Ну да, ты! ты! О чем же ты благоволишь меня спрашивать? — добавила насмешливо и зло.

— Мне нужен кто-нибудь помогать в работе. Хочу взять ученика. Таким образом мой заработок мог бы увеличиться. Ты знаешь, сколько нам нужно, как я с трудом справляюсь с этим. Как раз мне попался…

— А! Какой-нибудь уличный мальчишка вроде того, что был у тебя из жалости, а вернее из глупости, и который обокрал нас и ушел. Ты был и умрешь простофилей.

— Но, дорогая Мариетта…

— Но, дорогая Мариетта, дорогая Мариетта! Опять хочешь стать людским посмешищем!.. Ты только губишь себя да меня. Где же ты выкопал этого мальчишку?

— Лоренцо его привел; он раньше был у Ширки.

Эти слова: "Был у Ширки" поразили Мариетту; она взглянула на мужа.

— Почему же он ушел оттуда?

— Ширко года два получал за него плату от опекуна мальчика, каштеляница Тромбского, который недавно скончался.

— Так! А теперь он гол и ты хочешь его взять даром. Вечный транжира! Это на тебя похоже! Жена и дети ничего не имеют, а ты хочешь о других заботиться. Но какой же негодяй этот Ширко! — добавила.

Надо сказать, что Мариетта питала ненависть к шевалье Атаназию.

— Ладно, ладно! — воскликнула она, подумав. — Унизим этого мерзавца, этого пачкуна, который считает себя художником, потому что над ним насмехается епископ, и имеет дерзость равняться с тобой, даже ставить себя выше. Хорошо, покажем всему городу, что у него нет сердца, как и ума. Возьмем этого мальчика.

— О! у тебя золотое сердце, Мариетта! — воскликнул обрадованный итальянец, целуя ее грязные руки. — Ты сама доброта! Да! да! возьмем сироту, приютим его, приласкаем.

— Оставь ты меня с этим сердцем! Я из злости его беру. Но покажи-ка мне его раньше — хочу посмотреть. Ведь ты готов взять какого-нибудь калеку, урода: ты все делаешь не думая.

— Сейчас его увидишь! сейчас!

И Батрани, обрадованный, поспешил к Лаврентию.

— Позови этого мальчика! Позови! Моя золотая Мариетта хочет сперва его видеть: она всегда права, она так умна, так предусмотрительна!

Лаврентий сбежал с лестницы и кивнул бедняге, который прислонился к стене и ждал, бессмысленно глядя на дым, поднимавшийся из трубы, и на воробьев над крышей. Он смотрел, но ничего не видел.

— Ян! Ян! — позвал громко Лаврентий, — иди! иди!

И Ян, вырванный из задумчивости, почти оцепенения, торопливо пошел, покраснев, волнуясь, крестясь с опаской перед лестницей.

На верхней ступеньке у дверей его ждал уже Батрани с любопытством; и когда Ян наклонился с поцелуем к руке, он его обнял и поцеловал растроганно в голову (так как в ту минуту подумал о своих детях), сказав:

— Нет, нет, пока еще не благодари, подожди; еще ничего не решено, ничего неизвестно; подожди, пойдем со мной.

И приглядываясь к трепещущему, взволнованному юноше, повел его к жене. Ян был красив вообще, но теперь, одетый в царский пурпурный плащ, в румянец невинности, который так украшает молодые лица, был еще прелестнее.