Швея-чародейка

Он мягко провел смычком по струнам, и я внезапно узнала южную народную мелодию. Его исполнение было чистым и гладким и, конечно, без слов, но все так же рассказывало историю, которая тут же вспомнилась мне, – о парне, потерявшемся в море. Почти все галатианские песни рассказывали о возлюбленных. Многие из них говорили либо об утоплении, либо о бегстве от «истинной любви» к дальним заморским берегам. Эта мелодия была печальной историей о любви, потерянной в неодолимом приливе. Я поняла, что она могла быть о нас с Теодором.

Смычок плясал на струнам, высекая вспышки. Это было похоже на то, как я выкладывала ткань в темную зимнюю ночь.

Я затаила дыхание, но Теодор продолжил игру. Его вниманием теперь всецело завладела музыка, а лицо стало нежным от упоения, сменив маску шутливого выражения. Все больше светлых искр выпрыгивало из струн, озаряя воздух, словно угольки, проступавшие в огне очага.

Он был чародеем.

Как и у продавщицы баллад, музыка несла в себе чары. Они вырастали вокруг Теодора, и он, как та девочка, не осознавал своей магии. Я ухватилась за подлокотник софы, погружая пальцы в тонкую парчу и не позволяя ногтям царапать тонкую ткань. Знал ли он? Я смотрела на свет, который вплетала в каждый создаваемый мною зачарованный предмет. Его невозможно было игнорировать. Однако если герцог знал, что он был чародеем, и молчал об этом, то, значит, все его слова являлись враньем. Он просто хотел наложить чары на наши чувства.

Но только если он знал о своем даре. Вполне возможно, что Теодор ничего не смыслил в магии, которой была пронизана каждая часть моего бытия. Я следила за его игрой. Чары становились то ярче, то глуше; они пылали, когда мелодия искрилась. Похоже, он действительно ничего не видел.

Затем он закончил мелодию быстрым росчерком смычка, который послал вращающийся завиток света. Герцог повернулся ко мне. Я смотрела на него в ошеломлении.

– Неужели так плохо?

Мне пришлось собраться с силами.

– Нет, это было очень красиво.

– У вас такой вид, словно вы увидели привидение.

– А вы ничего не заметили? – спросила я, прежде чем придумала более уместный вопрос.

– Что? – со смехом спросил он. – Никто никогда не сравнивал мою музыку с привидениями. Я полагаю, что приму это как комплимент, но…

– Никто никогда не замечал визуальных странностей?

– Каких еще странностей?

Похоже, он говорил правду. Люди, лишенные дара или необученные использовать его, не видели свет. А для кого играл Теодор? Для знати и придворных гостей? Если среди них не имелось чародеев, то замечать было некому. Я снова удивилась неосведомленности людей – даже в таких привычных для меня делах. Мне не были известны непеллианские чародеи. Я полагала, что что-то в нашей крови наделяло нас даром, а остальные были нечувствительны к этой способности. Возможно, я ошибалась. Ходили слухи, что серафские колдуны тоже могли называться чародеями. Наверное, так оно и было. Вероятно, дар дремал в крови у многих народов в других странах, кроме Пеллии, однако он не находил своего одобрения в культуре, которая могла бы приветствовать и развивать его.

– Теодор, скажите, может ли ваша горничная принести мне иголку и нитку? – спросила я, внезапно осознав, как показать ему магию и узнать, понимал ли он свои способности.

– Неужели вы действительно хотите закончить наш романтический вечер?

Он вызвал горничную и попросил у нее швейный набор. Девушка сделала реверанс, но бросила на меня вопросительный взгляд.

– Я показываю это мужчинам, которые мне нравятся, – пошутила я.

Горничная вышла и вскоре вернулась. Я отрезала кусок белой нити и стянула с шеи Теодора пестрый шарф.

– Вы хотя бы знаете, как долго я завязывал его? – усмехнулся озадаченный герцог.

Я сделала несколько стежков по окантовке. Мои пальцы быстро создавали чару на удачу и защиту. Он с любопытством наблюдал за мной. Однако его глаза следили за иглой, а не за искрами света, которые я вплетала в ткань.

– Теодор, возьмите в руку конец, который я уже прошила.

Я передала ему шарф. Белая полоска стежков мерцала в моих глазах ярким светом.

– Хорошо. Смотрите сюда.

– Смотрю.

Голос все еще вежливый, но окаймленный раздражением. Наверное, я начинала надоедать ему своими просьбами.

– Нет, действительно смотрите. На нить. Смотрите на стежки.

– Нужно как-то по-особенному? – спросил он.

– Прекратите шутки, – нетерпеливо ответила я. – Итак, смотрите на стежки. Следите за вашими инстинктами. Что вы видите?

– Линию ваших стежков.

– Помните тот случай? – с улыбкой спросила я. – Ту ночь, когда Красные колпаки бросили камень в окно Виолы. Когда мы остановились в парке у замороженных прудов и ив.

Лицо Теодора посветлело.

– Конечно.

– Теперь подумайте о том, как вы смотрели на замерзшие водопады. Как видели звезды той ночью. Как вы смотрели… на меня.

Он посмотрел мимо меня в тускло освещенную комнату. Я поняла, что какой-то барьер в нем ослабел. Открылось новое понимание.

– Теперь посмотрите на стежки с тем чувством, с которым вы любовались мной. Посмотрите не глазами, а чем-то большим. Сердцем и душой.