Симон

Песчаная буря Аравийской пустыни превратила Араратскую долину в настоящее пекло. Зной прокатывался скрипучим колесом по ссохшимся дорогам, поднимая клубы пыли и пустынного песка. Аисты, покинув гнезда, ютились под крышами домов. Окрепшие птенцы, к тому времени научившиеся уверенно летать, отказывались сами добывать питье, вынуждая родителей таскать из птичьих поилок в клювах воду. В оконные щели, шурша ядовитой змеей, пробиралась жара. Молчали вороны – вестники дождей, попрятались по подвалам, заключив временное перемирие, дворовые псы и коты.

Девочки благоразумно были отправлены к проживающей в Боржоми двоюродной тете. Свекровь скоро должна была присоединиться к ним. Муж чуть ли не сутками пропадал на работе, но особых денег не приносил. И Сусанна вынуждена была, превозмогая чудовищную жару, разрисовывать платки и разносить их по частным лавочкам. Работала в тяжелом от влаги кимоно, обмотав голову мокрым платком.

Она с детства не выносила посторонних звуков, потому завела привычку не только спать, но и работать в берушах. Закупалась ими по возможности впрок, хранила чуть ли не в каждой комнате квартиры. Но знойный август, видимо, внес коррективы в доставку медицинских средств, потому вот уже вторую неделю она не могла купить новых берушей. Ругая себя за то, что неосмотрительно выкинула старые, Сусанна, вернувшись домой, первым делом взялась мастерить беруши по собственному методу, придуманному много лет назад: растопила на водяной бане пчелиный воск, перемешала его с небольшим количеством парафина и ватными комочками, убрала в холодильник, чтобы дать им схватиться. Самодельные беруши сильно уступали в качестве покупным, но хоть как-то спасали от шума, который она физически не умела переносить.

Если пройти Садовую улицу до середины и встать к Хали-Кару спиной, слева от себя, в крохотном отростке дороги, можно обнаружить три необычных строения, сильно отличающихся от остальных жилищ. Одно из этих строений смахивает на полуразрушенный и кое-как восстановленный скворечник – с лежащим на боку подгнившим частоколом, заколоченной некрашеными досками верандой и запыленными окнами. Нужно сильно постараться, чтобы разглядеть фасад дома, почти полностью скрытый непомерно разросшимся одичалым садом. Второй дом представляет собой бессмысленное нагромождение пристроек. Северную сторону забора подпирают колючие кусты ежевики, на которых, если как следует приглядеться, можно и зимой обнаружить подмороженные сладчайшие ягоды. Правда, каждую такую ягоду кусты уступают с боем, исцарапав руки до крови. Противоположную сторону венчают пики воткнутых в землю кольев, за которые, цепляясь, поднимается в полный рост зеленая фасоль. Там же можно различить стебли кукурузы с туго спеленутыми валиками рыжеволосых початков. Задний двор обнесен, словно загон, сеткой-рабицей, за которой обитает домашняя птица: куры, цесарки, индюки, гуси. Калитка в любое время суток заперта на основательный засов – неслыханное для этих мест явление. Не только запертой калиткой, но и всем своим мрачным видом – бестолковой архитектурой, замкнутым пустующим двором и наглухо задвинутыми ставнями – этот дом требует обходить его стороной. Гости там редки и чаще всего случайны.

Третье строение сочетает в себе качества двух предыдущих: оно отталкивающе нелюдимо и безнадежно запущено. Забившись в дальний угол косой улочки, оно прячется от праздных взглядов за диковинным, собранным из всякого подручного материала глухим забором. Иногда, устав от шумных игр, детвора забегает сюда на недолгое время, чтобы с присущей ей безрассудной тягой к разрушению попытаться отколупать какую-нибудь деталь того забора: заржавелую дверцу допотопной машины, днища прохудившихся медных чанов, лотки лопат и ненужную, натасканную со свалки арматуру. Потерпев неудачу, она убегает, гогоча во все горло и свистя. Как только многоногий топот утихает, дверь одноэтажного смурного дома приоткрывается и оттуда выскальзывает высокий и худущий седовласый мужчина. Выйдя на улицу, он какое-то время стучит молотком по забору, выпрямляя гнутые детворой углы разномастных деталей, а потом торопливо уходит в дом, вытирая потные руки о засаленные бока брюк. Приподнятый край выцветшей, не стиранной годами шторки, из-за которой все это время пристально наблюдали за мужчиной, с облегчением опускается. Пройдя в темную прихожую в грязных башмаках, мужчина тщательно запирает за собой дверь. И битый молью, смахивающий на плохо сколоченный сарай дом погружается в привычное безмолвие.