Сириус экспериментирует

Вызвав космолет на песчаное побережье, я ждала, когда он совершит посадку. С холма я увидела, что внизу показалась вереница людей с мулами и лошадьми, груженными золотом. Чего здесь только не было — слитки, мешки с золотым песком, украшения, обломки декора официальных и культовых сооружений. Казалось, что эти люди пьяны: все приметы утоленной алчности были налицо. Постепенно из-за дюн вышли они все — там было около трехсот человек. Они окружили своего предводителя и опустили ношу на землю. Сверху мне было видно, что происходит в центре круга. Там находился Тафта. Именно он возглавлял эту шайку грабителей. Он был одет так же, как и все остальные, — в цветную рубаху и штаны, подпоясанные ремнем — и при этом вооружен до зубов. Посмеиваясь, он прохаживался взад-вперед с важным, самодовольным видом. Я сравнила это животное с теми, что наведывались к нам во времена ломби. И с Тафтой, который уничтожил былой Леланос. Он стал более утонченным внешне, его звериное начало проглядывало не столь явно, но в нем произошли и очевидные изменения к худшему, которым было трудно дать определение. Тафта всегда был наглецом, мошенником и вором, но теперь его былая звериная жестокость сменилась бессердечием, которое сделалось нравственной нормой его существования. В этом авантюристе не осталось и следа того дикарского обаяния, с помощью которого ему когда-то удалось покорить меня.

Трех человек грубо втолкнули в центр круга. Одновременно в круг вышли еще трое, вооруженные тяжелыми палками, к каждой из которых был прикреплен пучок тонких, жестких веревок. Несчастных, которым предстояла экзекуция, привязали к столбам. Тафта прохаживался вокруг, положив руки на бедра, и ухмылялся.

Он взмахнул рукой, и кнуты, со свистом рассекая воздух, опустились на обнаженную плоть. Раздались крики и стоны.

Тафта вновь сделал знак рукой, и кнуты опять опустились на обнаженные спины. Я думала, что наказание ограничится двумя-тремя ударами. Я никогда не видела такой холодной, расчетливой жестокости. Воздух дрожал от криков. Запах крови смешивался с запахом соленой морской воды. Приближался вечер, и солнце клонилось к закату. Свет заходящего солнца позолотил облака на небе и гребни волн и отбрасывал янтарный отблеск на пески и на лица людей. Разбойники в страхе наблюдали за происходящим. По их лицам было видно, что они, как и я, считают каждый удар, точно ощущая его собственным телом. Но кнуты продолжали со свистом опускаться на истерзанные спины, и те, кого били, корчились, точно трава в языках пламени.

Затем стоны смолкли, но кнуты продолжали свое дело. Тела несчастных превратились в бесформенные груды истерзанных кровавых лохмотьев.

Тафта что-то громко крикнул, разбойники взвалили на плечи тюки с золотом и зашагали к лодкам, которые были привязаны к скалам. В море их ожидало парусное судно. Животные, которые помогали злодеям тащить поклажу, были брошены на произвол судьбы. Я дала космолету знак подождать, спустилась с холма и догнала разбойников. Увидев меня, они застыли, приоткрыв рты. Тишина заставила Тафту обернуться, и пока он не понял, почему разбойники смолкли, на его губах играла все та же злая усмешка.

Увидев меня, он на миг застыл в нерешительности, а потом, самодовольно оскалив зубы, двинулся навстречу. Он низко поклонился, приподнял широкополую шляпу, украшенную драгоценными камнями, и хотел поцеловать мне руку. Хотя мое появление явно испугало его, он не утратил непринужденности.

Мы смотрели друг на друга. Нас разделяла узкая полоска песка.

— Тафта, — сказала я, — ты наказал этих людей за то, что им не понравилась твоя жестокость по отношению к Индийскому царству? Я права?

Спутники Тафты, стоявшие вокруг, замычали в знак согласия, но Тафта бросил в их сторону уничтожающий взгляд, и они немедленно смолкли. Впрочем, мгновение спустя на их лица вернулось тупое и самодовольное выражение.

— Однажды, Тафта, — продолжала я, — тебе придется расплатиться за все. Грядет время, когда ты будешь страдать так же, как сам заставлял страдать других.

И вновь на его лице промелькнула растерянность, которая быстро сменилась прежней заносчивой ухмылкой. Он горделиво повел плечами. А я смотрела на этого человека, вспоминая, каким он был раньше, и мысленно взывала к Канопусу: «Почему, ну почему вы допускаете это?»

— Должно быть, ты очень давно не была на Роанде, — заметил он. — Теперь она моя. Моя от края и до края.

— Нет, Тафта. Это не так. И скоро ты это поймешь.

Он весело расхохотался. Вообще Тафта держался со мной снисходительно, словно разговаривал со слабоумной. Его самого и его спутников буквально распирало от самодовольства, которое пьянило и отупляло злодеев.