Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова

Фундаментальная ученая книга Лызлова разительно не соответствует нашим представлениям о России его времени. Нам придется изменить эти представления читателя, рассказав о том, как реально жили и мыслили русские дворяне накануне реформ Петра I. Этот рассказ – главное, что мы можем и должны сделать для вдумчивого читателя. Для этого не придется отвлекаться от биографии автора «Скифской истории»: ведь он был участником всех важнейших событий «переходного времени», от первого Чигиринского похода и радикальных реформ царя Федора Алексеевича до Азовских походов Петра Великого.

Глава 1 Загадка Андрея Лызлова

Елена Викторовна Чистякова на рубеже 1960-х гг. заново открыла для науки «Скифскую историю»[2], установила все имеющиеся на сегодняшний день сведения о ее рукописной традиции и авторе, Андрее Ивановиче Лызлове. Но столкнулась с серьезным несоответствием результатов исследования укоренившимся в науке представлениям. Как столь фундаментальный научный труд мог появиться в 1692 г., задолго до начала в России века Просвещения? Вель получается, по меткому выражению выдающегося филолога А.С. Демина, что «петровское время началось до Петра и без Петра!»[3].

По масштабу задачи «Скифская история» превосходила большинство отечественных исторических сочинений «просвещенного» XVIII в., а по основательности работы автора с источниками стояла (до исследования источниковой базы «Генеалогии» и «Созерцания краткого») особняком среди русских памятников века XVII. Глубокая ученость автора и колоссальный объем проделанной им работы заставляли сомневаться, что «Скифскую историю» в принципе мог написать обыкновенный московский дворянин, к тому же, как выяснила Чистякова, исправно несший военную службу.

Требовалась большая научная смелость, чтобы сделать выбор между новооткрытыми фактами и господствующими представлениями – в пользу первых[4]. Дальнейшие исследования «Скифской истории», проведенные мною по благословению Елены Викторовны Чистяковой, сделали разрыв между историческими реалиями и представлениями еще более заметным. Важнейшим вопросом в осмыслении феномена А.И. Лызлова стала именно проблема соотнесения его личности, как она представлялась по сочинениям автора, с социальной и культурной средой, а шире – с Россией его времени. Здесь пришлось начинать с азов.

Священник или дворянин?

Заслуживает внимания легкость, с каковой ученые отвергли сообщение дважды издавшего «Скифскую историю» Н.И. Новикова о том, что Андрей Лызлов имел придворный чин стольника, и приняли совершенно бездоказательное мнение смоленского историка Н.А. Мурзакевича, будто книга написана смоленским священником[5]. Митрополит Евгений Болховитинов ввел это мнение в научный оборот вкупе с ошибочной датой создания книги – 1698 г., хотя верная дата, 1692 год, указана вместе с именем автора прямо в заглавии рукописей «Скифской истории».

– Разумеется, автор священник, а не дворянин, – решили ученые, – и, вероятнее всего, западнорусского происхождения (ведь именно земли Речи Посполитой, Малороссия и Белоруссия, считались и до сих пор считаются мостом допетровской России в Европу). Это мнение без всяких оснований закрепилось в справочниках и обобщающих исследованиях, от «Словаря» митрополита Евгения и «Очерка литературы русской истории» Старчевского до «Словаря» Будовница[6].

Допетровское дворянство, не облагодетельствованное обязательной службой, «Табелью о рангах» и насильственной «европеизацией», представлялось историкам довольно серой массой. По ироничному замечанию академика Б.А. Рыбакова, «русская боярско-клерикальная интеллигенция предпетровского времени предстает перед нами … в качестве толпы мешковато одетых бородатых и неразговорчивых бояр (сценический стандарт)»[7]. Ученые (не хочется называть имен) договорились до того, что и реформы Петра стали связывать с деятельностью неких «новых людей». Этот вполне советский, хотя и не марксистский подход разбивается о факты, детально изложенные еще М.М. Богословским[8], но систематизированные американцем Р.О. Крамми.

Проанализировав весь круг источников о личных и деловых контактах Петра в начале преобразований, докопчивый иноземец совершенно точно установил, что ближайшее окружение государя, оказывавшее определяющее влияние на выработку решений, состояло в основном даже не просто из дворян – но из представителей … боярской аристократии[9]. Доказательство столь очевидного (для изучающих реальную жизнь царя) факта вызвало «всеобщее недоверие, презрение и отвращение», которым удостаивается, по словам нашего коллеги Анатоля Франса, всякий «самостоятельно мыслящий историк». Так что Крамми благоразумно не включил указанный материал в свою монографию[10] и не стал развивать исследование, подрывающее один из мифов о «Великом преобразователе».