Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

Никому свою военную тайну Шульгин раскрывать не собирался. Напротив: только вокруг нее можно было строить дальнейшую политику.

Ловушка, или кто там еще, очевидно, умела работать только с ограниченными объемами человеческой личности, чисто биологическая составляющая которой насчитывает миллиарды мозговых клеток, нейронов, аксонов и прочего. Количество же связей между ними, наведенных полей и вообще чего-то такого, что Удолин называл астральными, эфирными, ментальными и высшими телами, наверняка превышают возможности «высшей» структуры. Не может техническое устройство, сколь бы сложным оно ни было, превосходить возможности своего создателя. Как камень, который всемогущий Бог то ли может создать для себя неподъемным, то ли нет.

Для Ростокина (при всем уважении к этому парню, с которым довелось поучаствовать во многих острых ситуациях, Сашка считал его тем не менее мягковатым для настоящей жизни) придуманная история с княжной показалась вполне убедительной, то есть запас его воображения оказался достаточным для построения «химеры».

Воронцов, который никогда не претендовал на роль Держателя или кандидата в таковые, сумел вообразить свою Наталью так убедительно, что она мгновенно материализовалась в женщину, способную на протяжении многих лет существовать в реальном мире, неотличимая от других. А ведь на самом деле была просто воспоминанием, не слишком совпадавшим с оригиналом, но изменившим его по своему образу и подобию…

Снова сердце Шульгина пронзила ледяная игла. Большей подлости по отношению к нему Сеть, или Держатели, или сам он (такое не исключалось) не могли придумать. Сцена жуткой или, что еще хуже, немыслимо жалкой смерти в больнице присутствовала в нем теперь постоянно. Казалось бы — ну и что такого? Разве победительный юноша двадцати трех лет от роду, если не дурак, не думает о реальном конце?

Как правило — нет. Возраст для того и существует, чтобы в каждой поре мыслить соответственно. В двадцать думаешь, что ты и твой отец, дед, их друзья и прочие окружающие живут каждый в своем времени и возрасте. Им — пятьдесят, шестьдесят, и по-другому быть не может. А тебе — двадцать. Когда-нибудь, по прошествии бесконечных дней, станет двадцать один. Но это так далеко…

Здесь играла несколько другая схема психического воздействия. В тридцать, в сорок, пусть в пятьдесят ты еще волен вообразить, что падешь в бою, от мгновенного инфаркта, на собственной яхте взорвешься на болтающейся по морям японской или американской мине. Но если тебе скажут и покажут, конкретно и окончательно, — будет именно так, в этот самый день указанного года, — вот тут гайки отдадутся у самого в себе уверенного человека.

— Так вот вам, господа! — Шульгин едва не изобразил руками известный жест. Но удержался. Это тоже будет выходом за пределы тайны.

Пускай Игорь пока тешится близостью действительно крайне привлекательной девушки, по всем параметрам соблазнительной, и внешностью, и династическим положением. Чем кончится — посмотрим.

А разве нельзя подумать, что и данный момент, удивительно точно нарисованный, нынешнее настроение, этот дождик, винтовка поперек седельной луки — именно то, что в последние свои минуты вообразил тот жалкий, отвратительный (так Шульгин неожиданно начал думать) двойник? Ну, невозможно жить, отождествляя себя — с тем!

«Да можно, можно», — подсказал внезапно мерзкий по тону внутренний голос.

«Кто бы спорил, — ответил, озлобляясь, Шульгин. — Только и этому мороку мы не поддадимся».

Они долго шли по проложенным внутри монастырских стен коридорам. Низким, сводчатым, еле-еле освещенным подвешенными на крючках керосиновыми лампами. Уныло, конечно, зато чувство личной безопасности нарастало буквально с каждым шагом. Попробуй меня здесь достань, кто бы ты ни был! Классно это придумано, монастыри то есть. Правда, европейские, бенедиктинские или францисканские были еще интереснее. Стояли в живописных местах, на господствующих высотах и скрещениях стратегических торговых путей. Выглядели внушительнее, интерьеры до сих пор вызывают восхищение, и монахи там занимались гораздо более интересными делами. Книги латинских мудрецов переписывали, ликеры изобретали, местных графов и баронов неторопливо к основам цивилизации и демократии подтягивали. Прогрессоры были, в определенном смысле. Наши себя так поставить не сумели. Душу, прости Господи, спасали, уступив реальную власть и влияние сиюминутно мыслящим князьям и князькам. Принесло ли это России практическую пользу? Отнюдь.

Елену и Игоря игумен устроил в близко расположенных кельях. Очень они устали, чисто физически, что было заметно. Потому Шульгин не стал приглашать Ростокина на дальнейшую беседу, хотя и хотелось.

Пусть отдыхают.

Дальше пошли вдвоем. Он и игумен. Оружие Сашка оставил внизу, кроме револьвера, на который отец Флор покосился, но ничего не сказал. Время-то бранное.