Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10

 Ну, доложу я вам, было дело! Видела своими глазами, как гильотинировали Людовика Шестнадцатого, Луи Капета, его теперь так называют. Ух, и не хотелось же ему помирать! Да слушайте вы меня, чорт возьми! Подумать только, еще тринадцатого января жарили ему каштаны, а он сидел со своим семейством да посмеивался! Когда его силком уложили «на доску», как у нас в Париже говорят, он был без сюртука и туфель, только в сорочке, в пикейном жилете, в серых шерстяных штанах и в серых шелковых чулках. Своими глазами видела... Карета, в которой его везли, была выкрашена в зеленый цвет. Послушайтесь меня, идите с нами. У нас в батальоне все славные ребята, будете маркитанткой номер второй, я вас живо делу научу. Нет ничего проще, - дадут тебе большую флягу и колокольчик, а ты расхаживай себе спокойно, ступай в самое пекло. Пули летают, пушки ухают, шум стоит адский, а ты знай кричи: «А ну, сынки, кому пить охота, а ну?» Говорю вам, дело немудреное. Я, например, всем подряд пить подаю. Ей-богу, правда. И синим и белым, хотя сама-то я синяя. И самая настоящая синяя. А пить вот всем подаю. Ведь каждому раненому пить охота. Умирают-то все, и синие и белые, без различия убеждений. Перед смертью людям надо бы помириться. Нелепое это занятие - драться. Идите с нами. Если меня убьют, дело к вам перейдет. Вы не смотрите, что у меня такой вид, я женщина не злая, и солдат из меня неплохой бы вышел. Не бойтесь ничего.

Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:

- Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод.

Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:

- Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?

- Да ведь честному человеку такие слова слушать - прямо нож в сердце, - оправдывался гренадер, - легче на месте помереть, чем на этих самых чудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослали на галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!

Сержант скомандовал:

- В строю не разговаривать!

- Мы и так не разговариваем, сержант, - ответил гренадер, - да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-нибудь попу!

- Гренадер, - оборвал его сержант, - мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.

Он снова повернулся к женщине:

- А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?

- Ничего не сталось, потому что его убили.

- Где убили?

- В лесу.

- Когда убили?

- Третьего дня.

- Кто убил?

- Не знаю.

- Не знаешь, кто твоего мужа убил?

- Нет, не знаю.

- Синие убили? Белые убили?

- Ружье убило.

- Третьего дня, говоришь?

- Да.

- А где?

- Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все.

- А когда твоего мужа убили, ты что стала делать?

- Пошла с детьми.

- Куда?

- Куда глаза глядят.

- Где спишь?

- На земле.

- Что ешь?

- Ничего.

Сержант скорчил непередаваемо свирепую гримасу, вздернув пышные усы к самому носу.

- Совсем ничего?

- Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел, чернику ели, побеги папоротника.

- Да это все равно, что ничего.

Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, повторил: «Есть хочу».

Сержант вытащил из кармана краюху хлеба - свое дневное довольствие - и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшим детям. Они с жадностью принялись уплетать хлеб.

- А себе не оставила, - проворчал сержант.

- Потому что не голодна, - сказал солдат.

- Потому что мать, - сказал сержант.

Мальчики перестали жевать.

- Пить хочу! - сказал один.

- Пить хочу! - сказал другой.

Маркитантка сняла медную чарку, висевшую у нее на поясе рядом с колокольчиком, отвернула крышку жбана, который она носила через плечо, нацедила несколько капель и поднесла чарку к губам ребенка.

Старший выпил и скорчил гримасу.

Младший выпил и сплюнул.

- А ведь какая вкусная, - сказала маркитантка.

- Ты чем их попотчевала, водкой, что ли? - осведомился сержант.

- И еще какой, самой лучшей! Да разве деревенские понимают!

И она сердито вытерла чарку.

Сержант снова приступил к делу:

- Значит, сударыня, спасаешься?

- Пришлось.

- Бежишь, стало быть, прямиком через поля?

- Сперва я бежала, сколько хватило сил, потом пошла, а потом свалилась.

- Ох вы, бедняжка, - вздохнула маркитантка.

- Люди все дерутся, - пробормотала женщина. - Кругом, куда ни погляди, всюду стреляют. А я не знаю, чего кто хочет. Вот теперь мужа моего убили. Ничего я не понимаю.

Сержант звучно ударил прикладом о землю и сердито прокричал:

- Да будь она проклята, эта война!

- Прошлую ночь мы в дуплине спали.

- Все четверо?

- Все четверо.

- Стоя, значит, спали?

- Стоя.

- Да, - повторил сержант, - стоя спали...

И повернулся к солдатам.

- Товарищи, здешние дикари называют дуплиной большое такое дуплистое дерево, куда человек может втиснуться, словно в ножны. Да с них какой спрос. Ведь не парижане.

- Спать в дупле, - повторила маркитантка, - и еще с тремя ребятишками!