Современная повесть ГДР

На другой день я работаю в малиннике, а малинник расположен в нижнем конце нашего райского сада, и само собой выходит так, что фройляйн Ханна присоединяется ко мне. Мы какое-то время идем рядом, потом она вдруг сообщает: «Вы не думайте, будто я за вами бегаю, просто я хочу отвыкнуть от семенящих шажков и освоить размашистую походку». И фройляйн Ханна снова принуждает меня потчевать ее комплиментами, и я не скуплюсь на комплименты, я говорю: «Кто посмеет сказать, будто у фройляйн Ханны семенящая походка, тот пусть лучше не попадается мне на глаза».

Не стану утверждать, что мне в тягость подобное обожание со стороны молоденькой девочки. Напротив, ее обожание временами помогает мне справиться с ревностью, которая грызет меня с тех самых пор, как я узнал, что женщина, некогда принадлежавшая мне, сейчас попала в руки американцев.

А фрау Хёлер в те времена представляет собой дочку-мать, из тех, что еще и сами хоть куда, из тех, что подыскивают зятя, но, если дочь оплошает, смогут без особого труда ее заменить, — словом, она продолжает вынашивать на мой счет определенные планы.

Как-то раз я наставляю на путь истинный некоего американца, который проник в садоводство и возомнил, будто находится в джунглях. Фрау Хёлер стоит неподалеку и слушает, как я беседую с этим человеком по-английски.

«Я слышала, вы говорите по-английски», — говорит она мне потом. Прикажете врать? Свой школьный английский я не по доброй воле усовершенствовал на Эгейских островах, я общался с моряками и купцами на Наксосе, какое-то время жил на этом острове, и, когда я от доски до доски перечитал те немногие книги на немецком, которые там можно было достать, когда заучил их почти наизусть, я принялся читать английские книги, которые получал от доброжелательных островитян. Так, например, зубной врач Синзимос дал мне «Похождения пилигрима» и «Мост Ламмермур» Вальтера Скотта, и я читал эти английские книги до тех пор, пока не проник в значение незнакомых слов, освоив общий ход действия.

Фрау Хёлер считала вполне допустимым, что вслед за вторжением американцев английский вполне может стать вторым государственным языком. «Мой муж — гуманитарий. Ну латынь, ну греческий, понимаете, а английский для него — язык плутократов. Я была бы очень вам признательна, если бы вы хоть изредка после конца работы немножко болтали с Ханной по-английски».

Ханна — в выпускном классе, но занятия еще толком не начались, американские оккупационные власти еще не издавали никаких распоряжений на этот счет. «Просто душа болит глядеть, как девочка забывает язык», — говорит фрау Хёлер, а она может так убедительно просить, что я отступаю перед силой ее убеждения и отныне по вечерам частенько беседую у себя в сторожке с Ханной по-английски: How are you сегодня, a yesterday, yesterday вы как поживали? И Ханна по-английски же заверяет меня, что поживает очень хорошо и что вчера тоже поживала хорошо.

Вечерами долго не темнеет, и небо иногда словно пылает заревом всемирного пожара, но всемирный пожар миновал, the war is over.

Ax, какая жизнь! Нет больше причин бояться. А локоны Ханны, отцовское наследство, спрыгивают на лоб, и при благоприятном освещении внутренность того или иного локона зажигается отсветом вечернего летнего неба, процедура довольно сложная, но проще сделать нельзя. Очень-очень соблазнительно, однако ревность делает меня неуязвимым для соблазнов. Вы же помните, та американизирующаяся дама, внизу, в городе. Итак, я нечувствителен к вечернему свету, обернутому в локоны Ханны: Sunday, Monday, Tuesday…

«Ваш английский совсем не плох, фройляйн Ханна», — говорю я, но она утверждает, что очень даже плох и становится все хуже. Она опозорится со своим английским, доведись ей поехать в Америку, — словом, все плохо, хуже некуда, и чтоб я продолжал с ней заниматься. В сумерках она даже хватает меня за руку и пытается слегка притянуть к себе, а когда я не поддаюсь, тотчас просит прощения. У нее есть дядя, любимый дядя, и в детстве она частенько заставляла его остаться именно таким способом. Совсем не глупа эта девочка Ханна для своих лет. Или она по наивности произвела меня в своего любимого дядю?

Я выгребаю козий помет. Является фрау Хёлер и заводит со мной разговор о воспитании молодежи, оно и в военные годы никуда не годилось, а сейчас это просто зияющая дыра. Затем фрау Хёлер переходит от молодежи вообще к молодым девушкам в частности. Ничего удивительного в том, что они начинают обожать каких-нибудь мужчин, продолжает фрау Хёлер, одновременно предостерегая от ущерба, который может понести чистая влюбленность, когда обожаемый мужчина слишком поспешно на нее откликнется.