Судьбы и сердца

Нынче жарко. Сонная река,
Кажется, застыла… Не течет…
Впрочем, нет: вон там, издалека
Движется огромный длинный плот.

Проплывает чуть зеленоватый,
Будто щука. А за ним вразброд
Бревна, как веселые щурята,
Крутятся, носами тычась в плот.

Таня с Лешкой брызжутся, хохочут,
То ныряют, то плывут к плоту.
Теплый ветер лица им щекочет,
Осушая кожу на лету.

— Таня, брось меж бревнами крутиться!
С лесосплавом, знаешь, не шути!
— Ничего, Алешка, не случится,
Я ж как рыба плаваю, учти!

У палатки на мохнатой кочке
Он сидит недвижный и немой.
Только писем легкие листочки
Чуть шуршат в руке его порой.

Взгляд скользит бесцельно по травинкам,
Мчит сквозь лес в далекие края.
Галя, Галя, милая Галинка,
Звездочка весенняя моя!

Значит, в час, когда, в толкучке стоя,
Ждал тебя я, пасмурный и злой,
Тихо дверь больничного покоя
Где-то затворялась за тобой…

А сейчас ты ждешь меня, вздыхаешь
И уж вновь заботами полна
(Нет, так можешь только ты одна),
На сюрприз какой-то намекаешь.

Что там: шляпа? Трубка? Эх, Галинка!
Все сюрпризы мелочь. В них ли суть?!
Да за взгляд твой, за одну слезинку
Я весь мир готов перевернуть!

Впрочем, стоп! Восторги эти прочь!
Ведь и впрямь те слезы недалече…
Он вдруг вспомнил: дождик, хату, ночь…
Вспомнил Танин шепот, губы, плечи…

К черту ночь. Ночь позади осталась!
Знаю. Пусть все это не пустяк.
Но ведь и с другими так случалось?!
Ах, да что мне — так или не так?!

Вон глаза: они такие чистые!
В них моря, сады и соловьи…
Галка, Галка, волосы пушистые
И ресницы черные твои…

Ты слаба. Так этого ль стыдиться?
Пишешь «подурнела» — ерунда!
Раз мы вместе, все нам не беда.
Вот вернусь, и съездим подлечиться.

Трудно мне… Ведь я в глуши лесной,
Ах, не то! Не в этом вся причина!
Да, я виноват перед тобой!
Но ведь ты простишь меня, Галина?

Только что я? У нее беда,
Я ж примчусь кудахтать, словно квочка:
«Ах, ошибся…» Глупость! Ерунда!
Ничего тут не было, и точка!

— Ну, геолог, что сидишь в печали? —
Танин голос будто в сердце нож! —
Отчего купаться не идешь?
Письма, что ли, душу истерзали?

Громов вспыхнул, встал и, помолчав,
Произнес, не подымая взгляда:
— Я не знаю, кто и в чем был прав,
Только больше нам нельзя… не надо…

Вышло так… Нет, ты не думай, Таня,
Что я трус… Что я не дорожу…
Я не знал… Я не хотел заране,
Погоди… Ты сядь, я расскажу.

С Галей плохо. — И пока, сбиваясь,
Говорил он о своей беде,
Танин взор скользил, не отрываясь,
По кустам, по бревнам и воде…

Вон пришла к реке купаться ива.
Подошла, склонилась над водой
И струю прохладную пугливо
Трогает зеленою рукой.

Что у ивы, например, за боли?
Веточку сломаешь — отрастет…
Громов все рассказывал о школе
И о письмах Галиных на фронт.

Руку взял — руки не отняла.
— Таня, ты ведь добрая, я знаю…
— Да, Андрей, ты прав… Я понимаю.
Ну довольно. — Встала и пошла.

Обернулась. Посмотрела твердо.
Нет, прощаясь, взгляд не упрекал,
А, как встарь, насмешливо и гордо
Словно бы два пальца подавал.

Вряд ли Громов сам себе признался,
Что, стремясь к Галине всей душой,
Он тогда почти залюбовался
Горделивой этой красотой.