Судьбы и сердца

— Вот я и дома! Ничего, Варюша,
Теперь, спасибо, я дойду одна.
А час теперь который? Ты послушай,
Какая вдруг повисла тишина!

Свежо. Морозит. Ну, Максим, давайте
Увесистую вашу пятерню.
Нет, нет, благодарю, не провожайте!
Да, завтра непременно позвоню!

Они ушли. И слабую улыбку
Вмиг будто ветром сдунуло, смело.
«Что ж, может, вправду сделала ошибку,
Иль мне, как говорят, не повезло?»

По лестнице взошла, не отдохнула.
Ну что усталость? Это ли печаль?
Дверь комнаты привычно распахнула
И долго, опершись о спинку стула,
Смотрела в ночь, в заснеженную даль.

Потом, раздевшись, села, оглянулась.
Все пусто, странно, как нелепый сон.
Такое чувство, будто бы вернулась
Сейчас она с тяжелых похорон.

Как будто бы из комнаты недавно,
Ну, может статься, с час назад всего…
Брось! Перестань, Галина Николавна!
Ты не одна! Не забывай о главном:
Не забывай про сына своего!

Но он еще для жизни не разбужен,
А от него уже и отреклись…
«Теперь ты, видно, только мне и нужен,
Мой несмышленый маленький «сюрприз!»

Кто б ей на все вопросы мог ответить?
Кто мог бы самый мудрый дать совет?
Скажи: есть человек такой на свете?
— Да, есть! А впрочем, может быть, и нет.

К нему прийти б с любой бедой-кручиной,
К щеке припасть, заплакать наконец!
Но кто же этот человек, Галина?
— Кто? Николай Васильич — мой отец.

Вот он на фотографии альбомной,
В буденовке и с шашкой на ремне,
Плечистый, загорелый, запыленный,
Сидит на сером в яблоках коне.

А здесь он на субботнике копает
Для домны котлован на пустыре,
По пояс голый в гуле и жаре…
Устал, наверно, а глаза сияют.

А вот он с милой синеглазой Маней
Сидит у речки, робок и суров.
Она — в цветистом легком сарафане,
С большим букетом полевых цветов.

Тут ряд цехов, дымы до небосвода,
Кружатся листья, будто мотыльки…
И он, директор, во дворе завода
Осматривает новые станки.

А это школьный лагерь под Красковом.
Веселая, живая детвора,
А в центре папа в галстуке пунцовом
Сидит у пионерского костра.

Ей вспомнилось, как слушали ребята
Буденновского славного бойца
О сабельных атаках, и охватах,
И выходе из вражьего кольца.

Он с ними пел о красных эскадронах.
Потом фанфарный прозвенел сигнал,
И лучший звеньевой Аидрюша Громов
Ему на шею галстук повязал.

Мать — ласковая, добрая… И все же
Галина, неизвестно почему,
Бывало, с тем, чего понять не может,
Не к маме шла, а к строгому — к нему.

И что бы дочь порой ни натворила,
Все разберет по совести отец.
Нахмурит брови — значит, заслужила,
Похвалит — значит, вправду молодец!

Но как-то зимней сумрачной порою,
Когда в домах укладывались спать,
Случилось вдруг нелепое, такое,
Чего ни объяснить и ни понять…