Своя комната

Конечно, большинство романов не удаются. Воображение не выдерживает напряжения. Вдохновение теряется, уже не может отличить правду от лжи, и нет сил продолжать этот напрасный, беспорядочный труд. Интересно, как на это влияет пол автора, думала я, глядя на «Джейн Эйр» и прочие романы. Мешает ли писательнице ее пол оставаться целостной, то есть обладать качеством, которое я почитаю главным? В процитированных отрывках видно, что Шарлотте Бронте мешает гнев. Она бросила историю, которой была так предана, чтобы погрузиться в личное горе. Она вспомнила, что ее саму лишили жизненного опыта: заставили штопать чулки в доме священника, хотя она хотела путешествовать по миру. От гнева ее воображение свернуло в сторону – и это чувствуется. Но на нее влиял не только гнев. Недостаток знаний, например. Портрет Рочестера выполнен впотьмах, в нем ощущается страх художника. В тексте постоянно присутствует горечь – это результат подавленных чувств: страдания, что не перестает тлеть где-то на фоне страстей, затаенной обиды, от которой эти великолепные книги сводит судорогой боли.

Поскольку роман имеет отношение к жизни, его ценности до определенной степени жизненны. Но очевидно, что ценности женщин зачастую отличаются от провозглашенных мужчинами – это совершенно естественно. Однако мужские ценности имеют больше веса. Грубо говоря, футбол и прочий спорт – «важно», а мода и покупка нарядов – «суета». Эти ценности неизбежно проникают в литературу. Это важная книга, пишет критик, ведь в ней идет речь о войне. Это проходная книга, потому что в ней говорится о женских переживаниях в гостиной. Военная сцена важнее сцены в магазине – это ранжирование незримо присутствует повсюду. Таким образом, вся романная конструкция начала XIX века с женской точки зрения искривлена под давлением чужого авторитета. При беглом знакомстве с этими забытыми романами чувствуется, что писательница ждала критики: здесь она нападает, а здесь – защищается. Она признавала, что «всего лишь женщина», или же утверждала, что «не хуже мужчины». Отвечала она сообразно своему характеру: или покорно и робко, или же гневно и настойчиво. Неважно – главное, она думала уже не о предмете рассуждений. И вот книга падает нам на голову. В середине обнаружилась червоточина. Я представила себе женские романы, которые, словно падалица, усыпали лавки старьевщиков Лондона. Гниль пошла от сердцевины. Женщина изменила свое мнение в угоду остальным.

Но как же тяжело было не прогнуться. Какой талант, какая цельность требовались, чтобы устоять под налетом критики посреди глубоко патриархального общества. Такое удавалось только Джейн Остин и Эмили Бронте, и это еще одно их достижение, возможно, главное. Они писали как женщины, а не как мужчины. Из тысячи писательниц только им удавалось игнорировать бесконечные наставления со стороны – пиши так, думай эдак. Они одни оставались глухи к неумолчному голосу, который то ворчал, то распекал, то поучал, стыдил, возмущался, гневался или, так и быть, хвалил; тому голосу, что никак не уймется, словно слишком рьяная гувернантка, что вместе с сэром Эджертоном Бриджесом требует от них быть безупречными и даже в разговорах о поэзии умудряется заодно покритиковать весь женский пол[19]; а если они будут вести себя хорошо (и выиграют, видимо, какой-то блестящий приз), их все равно будут увещевать не выходить за рамки, установленные говорящим: «…лишь мужественно признав ограничения, налагаемые на них полом, писательницы имеют право стремиться к совершенству»[20]. Тут все ясно, и когда я сообщу, что, как ни удивительно, это было написано в августе 1928 года (а не 1828-го, как можно было предположить), вы наверняка согласитесь, что как бы смешно это ни звучало теперь, такое мнение по-прежнему популярно (не буду ворошить старые болота, подберу лишь то, что само приплыло к моим ногам), а уж век назад оно и вовсе преобладало. Требовалась изрядная доблесть, чтобы не обращать внимания на эти попреки, отповеди и обещания призов. Только настоящая смутьянка могла бы сказать себе: «Не купят же они всю литературу целиком. Книги – это всеобщее достояние. Ты не прогонишь меня с газона, университетский смотритель. Запирай свои библиотеки, но разум мой свободен, и ты не повесишь на него замок».