Своя комната

Эти безвестные жизни лишь предстоит описать, сказала я, обращаясь к Мэри Кармайкл, словно она сидела рядом, и мысленно отправилась в путь по лондонским улицам, ощущая, как давит на меня безмолвие, как сгущаются невысказанные судьбы: то ли это исходит от женщин, что стоят на углах подбоченясь, кольца врезались в отекшие пальцы, болтают, словно в шекспировских пьесах, то ли от продавщиц фиалок и спичек, то ли от старух, застывших в дверных проемах; то ли от девушек, в чьих лицах отражаются проходящие мимо мужчины и женщины и огни витрин, словно солнце и облака в волнах. Вам предстоит обследовать все это, крепко держа факел, сказала я Мэри Кармайкл. Главное же – осветить собственную душу, все ее каверны и трещины, все высокомерие и щедрость и честно признать, что значит для вас собственная красота (или невзрачность) и в каких вы отношениях с изменчивым миром перчаток, туфелек, вещей и слабых ароматов, что испаряются из аптекарских сосудов и по аркадам из платьев стекают на псевдомраморные полы. Дело в том, что мысленно я уже вошла в магазин: пол был выложен черно-белой плиткой, стены были украшены разноцветными лентами невероятной красоты. Мэри Кармайкл стоило бы этим полюбоваться, подумала я, ведь это зрелище ничуть не меньше достойно описания, чем заснеженный пик или скалистое ущелье в Андах. Или взять девушку за стойкой – я бы предпочла узнать ее историю, а не стопятидесятое описание жизни Наполеона, семидесятый анализ поэзии Китса и мильтоновской инверсии в его трудах. Подозреваю, что старый профессор З. и ему подобные заняты именно этим. А потом я осторожно, на цыпочках (такая уж я трусиха, так страшусь кнута, который некогда чуть не обрушился на мои плечи) подхожу к ней и шепчу, что ей также следует научиться смеяться (без горечи!) над мужским тщеславием – или лучше сказать «мужскими странностями», это не так оскорбительно. У каждого на затылке есть пятно размером примерно с шиллинг, которое он не в состоянии увидеть самостоятельно. Это одна из тех добрых услуг, которые два пола могут оказать друг другу, – описать это пятно размером с шиллинг. Подумайте только, как много обрели женщины благодаря замечаниям Ювенала и критике Стриндберга. Как благородно, как неутомимо мужчины указывали женщинам на это пятно, начиная с античной истории! И если Мэри хватит смелости и честности, она зайдет за спину противоположному полу и скажет нам, что же там кроется. Невозможно создать верный портрет мужчины, пока женщина не описала его пятно. Мистер Вудхаус и мистер Кэйсобон[22] сами представляют собой такие пятна. Разумеется, никто в здравом смысле не посоветует ей высмеивать увиденное. Литература демонстрирует тщетность таких попыток. Будьте честны, и вас ждут удивительные результаты. Комедия обогатится. Будут открыты новые факты.

Настало время вернуться к книге. Чем размышлять, что Мэри Кармайкл напишет или может написать, куда полезнее выяснить, что она уже написала. Вернувшись к чтению, я вспомнила, что у меня уже родились некоторые претензии. Она отказалась от остинской манеры письма и не дала мне случая применить свой безупречный вкус, идеальный слух. К чему говорить: «Да-да, все это очень мило, но Джейн Остин писала куда лучше», если приходится признать, что эти две писательницы ничуть не похожи. Затем Мэри пошла еще дальше и нарушила последовательность – предполагаемый порядок вещей. Возможно, это было сделано бессознательно – она просто соблюдала естественный для женщины порядок вещей. Но эффект оказался ошеломительным: читатель видит, как нарастает волна, как грядет конфликт. А мне так и не представился случай возгордиться тонкостью своих чувств, глубоким пониманием человеческой души. Ведь каждый раз, как я собиралась ощутить то, что полагается чувствовать при столкновении с любовью или смертью, докучливое создание уводило меня в сторону, словно кульминация была еще чуть дальше. И у меня не оставалось шансов произнести подобающие фразы о «непреодолимых чувствах», «человеческой сути», «глубинах человеческого сердца» и прочие, помогающие нам верить, что как бы остроумны мы ни были, на самом деле мы очень серьезны, глубоки и человечны. Напротив, она заставила меня почувствовать, что на самом деле мы не так уж человечны, серьезны и глубоки – скорее ленивы и ограничены, а это была куда менее приятная мысль.