Таэ эккейр!

Папаша Госс не ошибся. Ради малолетства Хранителей кошеля удача и впрямь решила посетить Луговину. Повезло всем. И купцу Ориту, которому удалось расторговаться лучше ожиданного. И жителям Луговины. И охранникам, которым Орит прибавил жалованья. И даже пресловутому Ирнику, хотя он так и не считал. Однако память о мордобое, от которого он отлеживался не день и даже не неделю, да еще прозвание Скособоченная Харя, оставшееся за ним пожизненно, хранили его надежно. Ни с таким прозванием, ни с такой скособоченной харей в плутни не полезешь: не поверит тебе никто. Поневоле приходится жить честно. Удача подарила Ирнику больше, чем он заслуживал: скромный, зато трудовой достаток и возможность закончить жизнь не в тюрьме и не в придорожной канаве с перерезанным горлом… О да, купцову племяннику повезло – хотя в ту памятную ночь ему так и не казалось.

Но больше всех посчастливилось тому, кого в эту ночь в Луговине не было. Как знать – вдруг бы пепел сгоревших домов да потравленные луга ухитрились через день-другой нашептать в души обитателей Луговины то самое, что Ирник брякнул во всеуслышание. Беда ведь может и неверно посоветовать – и прорастет ее совет исподтишка дурной травой: хоть ее и выпалывай, а корни все едино в земле хоронятся, своего часа ждут. Но теперь, после того, что случилось в Общинном Доме, эти слова просто не могли родиться вновь Вот не могли, и все тут.

Судьба многих договоров решается не там, где их подписывают. Участь переговоров, еще только предстоящих Лерметту, решалась нынешней ночью в Луговине – и решилась в его пользу.

Утро встало ясное, свежее от прохладного ветерка. Разбуженный его веселым касанием Лерметт не без удивления признал, что выспался, против всяких ожиданий, преотлично. Ему и прежде доводилось, если спешное дело вынуждало, спать в седле, но сон его всякий раз был тревожным, неровным, и просыпался он совершенно измученный. Никакая, даже самая выезженная лошадь не могла бы двигаться, не спотыкаясь по ночному времени. Оказывается, подобное чудо возможно. Белогривый нес его невероятно ровно, словно бы мерно баюкая собственного всадника, и сон Лерметта этой ночью был невесомо легким и спокойным, как дыхание младенца.

Лерметт зевнул, потянулся, хотел было снять с луки седла зацепленные за нее поводья, но отдумал: ни к чему это.

– Хорошо ли спалось? – приветствовал его Эннеари. Бессонная ночь будто вовсе не сказалась на нем: на лице ни следа усталости, в глазах никакой дремотной мути… а хорошо все-таки быть эльфом!

– Изумительно! – искренне ответил принц. – Далеко нам еще до твоего Пьянчуги?

– Ты – и вдруг не знаешь? – недоверчиво усмехнулся Арьен. – Скоро уже. Вот как из рощицы этой выберемся, сразу увидишь.

Рощица редела с каждым шагом, из чего Лерметт заключил, что до места назначенной встречи осталось и впрямь недолго. Это рассуждение его не подвело: через самое малое время тропинка круто свернула в сторону, и роща осталась позади.

– Ох ты! – только и сумел выдохнуть Лерметт.

Пузатый Пьянчуга, весь облитый золотыми и розовыми лучами, сиял застенчивым рассветным румянцем. То был огромный, ростом примерно с гнома, валун сплошного мохового агата. Он радостно красовался на невысоком ровном уступе, будто нарочно предназначенном самой природой для этой цели, то и дело пошатываясь на ветру.

Лерметт вдруг рассмеялся. Эннеари устремил на него вопрошающий взгляд.

– Знаю я это место, – объяснил причину своего неожиданного веселья Лерметт. – И камень этот знаю. Просто на картах Илмеррана этот камень значится как Драконье Яйцо.

Эннеари тоже усмехнулся.

Название такое педантичные гномы дали удивительному камню неспроста: он и впрямь отдаленно напоминал яйцо, из которого уже начала высовываться любопытная голова… вот только драконицу такого размера, чтобы могла снести подобное яйцо, и вообразить себе невозможно – а так все верно. При виде его почти яйцевидной, хотя и не совсем правильной формы Лерметту мигом припомнились уроки настырного гнома. «Неужели «миндалина»?» – пронеслось у принца в голове. «Да нет, быть того не может. Ерунда. Таких больших «миндалин» просто не бывает… но ведь откуда-то он все-таки взялся?»