«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Выходит, не способен. Да и любовь я вижу по-другому. Ее и расточаю третий год, – незнакомец опять тряхнул страницами. – И выздоравливаю. Так что вы правы, Александр Иванович, – для себя, только для себя, А люди… пусть увидят глаза книги. Решая, пить лекарство или нет.

– Ну, батенька, – белая шляпа покачалась. – Такое возношение!

– Отнюдь – пожалуй, литпросвет.

– Неужто с детства? На амбразуру?

Мужчина не заметил сарказма.

– Предлагаю оступиться вместе и писать для себя. Далекого в начале, но близкого к финалу всем. Если до дна. Чтоб вправить, а не втиснуть на страницы.

– На амбразуру? – Грин все это время находился в прострации.

– Так точно! За младенцев! Прочь избиение! – парировал незнакомец. – Не оставим больше на берегах. Одних и беззащитных!

– А кабала, молва и сплетни? – не меняя тона, спросил Куприн. Его брови отыграли наверх. – А долги?..

– Миновал. Свободен. Выплатил.

– Что?! Выплатили?! – брови насупились. – Скажите, пожалуйста! А я вот помню, как заманили всех обманом. Как плаху ожиданий буквально втиснули в сюжет. И рубили, рубили, рубили!

– Каюсь. Искупил.

– А эпизоды?! – не унималась «шляпа». – Где концы? Оборваны! Имена повисли! Никто не доплывет до середины вашего Днепра!

– Да, да, – вышел из оцепенения сосед. – Обрушил ливнем новые начала, парадигмы…

– Мой ливень – подмывающий устои, смывает всех тельцов и гимны с постаментов. Проба. Зубила угол подбираю я страницам. На камне том. Прочь опасенья – нить сплетена морских канатов крепче. Связала несколько обложек! Стран, времен, героев! Их сотни тысяч, без вести пропавших – среди «заслуженных», «народных» и молвы. Как прежде лживой. Пособий наставлений и трактатов. С того же древа иль стола чумного пира.

Он с каким-то отчаянием посмотрел на Куприна:

– Сами же знаете – простому человеку к совести прийти проще. А путь других в глубоких аргументах.

– Опять «русский» геморрой? Так уж на Достоевском отыгрались!

– Русская душа, Александр Иванович. А геморрой у тех, на Темзе, от нее. Так что? Готовы вместе? Вязать канаты, имена, концы?

– Всё без обмана? И не паутину? Тоже сплетена надежно, – Куприн толкнул локтем друга.

Сосед от толчка будто вернулся, бормоча:

– Так как же выплатили?! Коли «для себя»? Долги-то… перед ними! – и указал на палубы.

– Может статься и наоборот. Не допускали? – Гость поправил очки.

– Так мы средь них! Ведь мы же! – Возмущение было искренним. – А как же современники?

– Готов за них… долги принять от вас.

Куприн пришел в восторг:

– Нет, каков наглец! А начинал-то, начинал!

– Я не понимаю вашего настроения, любезный, – Грин выглядел раздраженным.

Куприн невесело пожал плечами:

– Да бог с ними, с долгами-то. Не нам их считать. Ему. А коли взялся, есть зубы, где пообломать, – и подмигнул автору «Бегущей»[10]. Тот недовольно отвернулся.

Однако «белый костюм» не оставлял попыток перевести разговор в понятное разным поколениям русло:

– Вы обещали оправдать ожидания… Возможно, соблазнимся.

– Я постараюсь херес подсластить, – незнакомец понимающе кивнул. – Ведь ожидания не слишком романтичны…

– Да с кем имеем честь?! – не выдержал Грин. – И, наконец, что это значит?! Всё?!

Он отступил в сторону и посмотрел на дуэлянтов:

– Моя романтика – спасение! Хотя бы в грезах. Мечты о лучшей жизни… добавьте к ним надежду… окрасьте ожиданьем бытие. – И поднял руку, указав наверх. – Спасен! Спасен читатель, человек ликует! Безжертвенно повержен негодяй! Мы, – писатель кивнул другу, ища поддержки, – запрещаем вам касаться других ожиданий! «Не романтичных», как изволите считать! Они прекрасными должны быть в человеке!

– А в пороке? – гость испытующе посмотрел ему в глаза. – Не ожидания ли манят нас туда?

Фраза заставила Грина замолчать, а Куприна вспомнить о луне, собаках и «пехотных». Он уже был уверен, что там, откуда принесло незнакомца, потомки пьют под тот же свет и лай. Не зная, что меняются не времена, а способы: околица и четверть – на кухню и стакан. А камзолы власти – на пиджаки. «Н-да, долги-то есть, – подумалось ему. – Надо платить. Да ведь не всякий примет. На Сенатскую, на Зимний – звали мы. Этот принять согласен. Что ж, в руки флаг. А остальные? За майдан? Одессу? За Донбасс? Пожалуй, сидят за детективами, читают, смотрят, соловеют. Что им долги сейчас? И что долгам они? – Человек под белой шляпой с досадой хлопнул себя по бедру:

– Какая разница, что манит нас в пороке? И вообще… кто манит и куда? – нащупывая выход, бросил он, отвечая за друга. – Вот вы читателя обманом… и мните, мол, плачу. Да ведь не всякого устроит плата. Иной не примет, не возьмет, и не разделит.

– Всенепременно откажется! – поддержал Грин. И тут же с твердостью добавил:

– Хотя… смутили. Вот, что вам скажу – ищите чудо ожиданий в доброте, а отблески, оттенки их – в пороке.

– В Голландии? – усмехнулся Куприн.

– Найду и ближе.

– В аду? – «Белый костюм» манкировал хорошим настроением.

– Увы, все это вместе в каждом человеке – голландский рок и бездны темень. В каждом. – Голос незнакомца отдавал досадой. – А вы, Александр Иванович, в долгах прижимисты, не очень-то хотите отдавать.