Только любовь

«Это последняя оленина, – с тревогой подумала Шеннон. – Слава Богу, что олени начинают возвращаться на высокогорье».

Прежде чем отпереть дверь хижины, она сняла висевший недалеко от входа дробовик. Привычным движением она разрядила его, взяла фланелевую тряпку и стала протирать.

Шеннон едва исполнилось пятнадцать лет, когда Молчаливый Джон потребовал, чтобы она научилась пользоваться его оружием и ухаживать за ним. В этом отношении он был с ней строг. Правда, владеть должным образом ружьем пятидесятого калибра, которое предпочитал Молчаливый Джон, она так и не научилась, но с более легкими видами оружия обращалась вполне уверенно и способна была защитить себя.

Однако нужно было также обеспечивать себя едой. Денег на покупку дополнительных патронов, чтобы совершенствоваться в стрельбе, не было, поэтому Шеннон старалась подойти к добыче как можно ближе, чтобы не истратить заряд попусту. В результате животное обнаруживало ее присутствие и уходило.

– Но я стреляю все лучше, – утешала себя Шеннон. – Зимой Чероки не придется охотиться за двоих.

Быстрыми, уверенными движениями Шеннон протерла дробовик, удостоверилась, что внутрь не попала влага. Удовлетворенная осмотром, она снова зарядила дробовик и положила несколько патронов в карманы, оставив в коробке лишь три заряда.

Запасы патронов, как и вяленой оленины, были на исходе.

– Когда я снова отправлюсь в Холлер-Крик, нужно купить патронов… А ты будешь сопровождать меня, Красавчик. Я знаю, ты не любишь толпу незнакомых людей, но мне нужно, чтобы ты прикрыл меня.

Красавчик едва сдерживал нетерпение, бросая взгляды то на дверь, то на хозяйку.

– Но для того чтобы я могла что-то купить в лавке, мне нужно добыть хоть чуть-чуть золота на каком-нибудь участке Молчаливого Джона, – продолжала размышлять вслух Шеннон, что уже давно сделалось у нее привычкой. – Обручальное кольцо матери было моей последней ценностью, если не считать маленького мешочка золота. Но я берегу его на зиму, на самый крайний случай.

В душе Шеннон надеялась, что дело не дойдет до этого мешочка. Это было последнее, что отделяло ее от той степени нужды, которая толкала женщин на продажу своего тела.

– Если бы ты мог научить меня, как выслеживать зверя, – обратилась Шеннон к Красавчику. – Тогда я могла бы подойти поближе к оленю и превратить его в оленину.

Красавчик с обожанием смотрел на хозяйку темными, внимательными глазами. Охотясь вместе с ней, он, учуяв зверя, преследовал его с такой прытью, что Шеннон далеко отставала от него. Иногда удавалось подстрелить оленя, иногда менее вкусную дичь.

Молчаливый Джон учил Шеннон, как следует убивать и разделывать добычу, но она не успела обучиться тому, как заготавливать дичь впрок. Молчаливый Джон, когда охота была удачной, охотился в одиночку.

Все остальное время он занимался тем, что рыл золото в горах. Этому искусству он также не успел обучить свою внучатую племянницу, которую привез из Виргинии.

– Но я учусь, – твердо сказала Шеннон. – Прошлой осенью я убила одного оленя и нескольких куропаток и тетеревов. Если продержится хорошая погода, я буду охотиться подальше, чтобы запастись едой. А потом отправлюсь рыть золото, после этого снова стану охотиться, запасусь мясом, возьму золото и отправлюсь в город, чтобы купить продукты на зиму…

Внезапно она замолчала. Лето здесь было слишком коротким, чтобы успеть сделать так много. На высоте восемь тысяч футов оно длилось немногим дольше жизни мухи-поденки.

– А дрова! – спохватилась Шеннон. – Господи, как я забыла о них? Их надо пилить, и колоть, и складывать в штабеля, и сушить! Нужно много дров, даже несмотря на горячий источник, их нужно заготовить до того, как занесет снегом перевалы и поваленные деревья, а дичь уйдет вниз.

Шеннон шумно втянула воздух, чтобы погасить внезапно возникшее чувство тревоги, которое то и дело посещало ее после того, как Молчаливый Джон ушел и столько времени не возвращался.

«Мне страшно, Красавчик. Честное слово, мне страшно».

Но такие слова Шеннон никогда не произносила вслух. Она с тринадцати лет усвоила, что страх лишь усугубляет ситуацию. Люди догадаются, что она созрела для того, чтобы перестать противиться судьбе.

– Надо жить сегодняшними заботами, – строго выговорила себе Шеннон. – У меня достаточно времени, чтобы успеть все, если я буду заниматься делом, а не заламывать в панике руки!

Быстрым легким шагом она подошла к ларю с крышкой, прикрепленной коваными панелями, в котором хранились продукты. Кроме муки и соли, купленных вчера, там ничего больше не было. Накануне вечером она разделила соль на две неравные части. Меньшая была ее, большую она должна отдать Чероки, которая одалживала ей соль на Рождество.

– Надо было сказать Бичу, чтобы он оставил продукты, за которые я уплатила, – пробормотала Шеннон.

Вспомнив о Калпепперах, она передернула плечами от страха и отвращения.

Зато при воспоминании о высокорослом мужчине, который ехал к ней невзирая на грозу, она вдруг испытала непривычное волнение.

– Пошли, Красавчик. Нам пора навестить Чероки. Она наверняка подскажет мне что-нибудь дельное.