Том 9. Преображение России

— Воспитание детей, какое это ответственное дело! — говорил он теще, покачивая головой. — Ведь это наше осязаемое, видимое будущее… наше личное и всей России… и всего человечества! И нет вопроса в жизни более важного, чем этот вопрос!.. Вот, например, дети Ивана Демидыча, — и оба мальчика и девочка, — они хорошо воспитаны, мне они нравятся, — очень вежливы, выдержанны… И учатся хорошо… Это все, конечно, забота их матери, — самому ему некогда… Это делает ей честь, такие примерные дети.

Федя внимательно с виду слушал отца, сидя у него на коленях, но в то же время пытался дотянуться ручонкой до его шеи.

XIII

В октябре тринадцатого года к Савчуку обратился чиновник казенной палаты Красовицкий, человек уже старый, с седой подстриженной бородкой, тощий на вид, с воспаленными от бессонных ночей глазами, явно убитый горем. Он сказал Савчуку и Кашневу, что его сын Адриан, реалист седьмого класса, но имеющий уже восемнадцать лет, так как вследствие придирки к нему учителя математики просидел в четвертом классе два года, неожиданно арестован полицией на улице и уже отправлен в тюрьму «по совершенно нелепому какому-то обвинению в грабеже».

— Как больной обращается к врачам, так и я обращаюсь к вам, господа юристы, помогите! — с дрожью головы и с дрожью в голосе говорил Красовицкий. — Снимите позор с моей седой головы!.. Я всегда был доволен своим сыном, я никогда не хотел иметь лучшего сына, чем мой Адриан, и вдруг… обвинение в грабеже, арестуют на улице, сажают в тюрьму, и только после этого вызывают меня в полицейскую часть… меня, чиновника, почти тридцать лет беспорочной службы!.. Согласно ли это с законами, господа юристы?

— А что же должна была сделать полиция, если грабеж был произведен кем угодно, хотя бы и вашим сыном, на улице, как-то очень дерзко, может быть даже среди бела дня, а? — спросил Савчук, приглядываясь к Красовицкому. — Какая тут была допущена, по-вашему, ошибка со стороны полиции и превышение власти?

— Нелепо это! — выкрикнул Красовицкий. — Что же, мой сын — из подонков общества, а не из культурной семьи? Чему же его учили в реальном училище семь лет, а? Грабежу, а?

— Действительно, это что-то странно, — заметил Кашнев. — Не вяжется со здравым смыслом.

— Вот! Вот именно — «не вяжется»! Я об этом и говорю, что не вяжется! — почувствовав поддержку себе, подхватил слова Кашнева Красовицкий.

Но Савчук, проницательно глядя на своего помощника, сказал:

— Раз вам кажется, что «не вяжется», вот и займитесь этим делом, Дмитрий Петрович! Главное, конечно, протокол: в чем суть преступления, при каких обстоятельствах задержан и прочее… А я, — обратился он к Красовицкому, — прошу извинения, занят свыше головы! — И даже показал при этом рукою, насколько именно свыше, — чтобы лично взяться за такое дело.

Кашнева же, напротив, разогрел убитый вид Красовицкого и его убеждение в невиновности сына. Он подумал даже: «Может быть, просто школьничество, отнял что-нибудь у товарища-одноклассника. Проступок, конечно, но не грабеж, тем более что на улице и днем».

Он как-то непосредственно с этого реалиста Адриана Красовицкого перенесся мысленно к своему Феде, который пока еще только разламывал разномастных лошадок из папье-маше, установленных на аккуратных дощечках с колесиками, а в восемнадцать лет, когда станет гимназистом восьмого класса, вдруг вздумает отнять у товарища, возвращаясь с ним из класса, какую-нибудь книгу, или лупу, или пачку папирос фабрики Лаферм, — и вот тебе это же будет грабеж и за это — в тюрьму и, конечно, неизбежное исключение из последнего класса.

Однако дело оказалось гораздо серьезнее, чем он думал.

Реалист Адриан Красовицкий, одетый в свою форменную шинель, в фуражке с желтым кантом и медным гербом, оказался почему-то, к великому изумлению Кашнева, не в стенах своего училища, а в городском банке, куда не принес никакого вклада и где ничего не надо было ему получать. Он подходил то к одному окошку, то к другому, но чаще всего останавливался около окошка кассира, выдававшего деньги по проверенным чекам, вид он имел при этом вполне беспечный и пробыл в банке недолго: он вышел вслед за пожилой дамой, получившей по чеку и спрятавшей в свой ридикюль довольно большую на вид пачку денег.

Банк помещался на втором этаже. На широкой чугунной лестнице, по которой медленно спускалась полная пожилая дама, ее нагнал Адриан Красовицкий, изо всей силы ударил ее сверху кулаком по голове и, когда она, охнув, упала на ступеньки, вырвал из ее руки ридикюль и выскочил с ним на улицу.

Быть может, ему удалось бы безнаказанно скрыться с ограбленным ридикюлем, но как раз в это время шел по улице и подходил к зданию банка новый в городе, откуда-то переведенный для пользы службы высокий и мощный на вид пристав третьей части, и как только пробежал мимо него великовозрастный реалист с дамским ридикюлем, выхватил свой свисток. По этому свистку стоявший на углу городовой кинулся на реалиста и задержал его, пока не подошел пристав и не сдавил так мощно руку реалиста, что ридикюль с деньгами упал на тротуар.