Том 9. Преображение России

— Вы думаете, что из этих вот так уж все под итог темные? Не-ет, можно сказать, что из них даже, кто помоложе, конечно, соз-на-ют очень многие, что на кой им черт война! На что им грудь в крестах, если голова будет валяться в кустах? За что это им свои головы класть, за какую такую идею? За царя-пьяницу, за царицу немку или за хлыста Гришку Распутина? Что такое придумать могли, чтобы мильёны под пулеметы весть? Ничего и не придумали, а так себе прямо взяли да повели, — дескать, защищай родину. Родину? — вдруг повысил голос модельщик. — Для кого это? Для Путилова родина? Для него свой кошелек родина! В случае чего возьмет его в саквояж да уедет куда-нибудь под небо Сицилии, а на родину ему в высокой степени наплевать!

— В случае чего же именно? — не сразу понял Сыромолотов.

Иван Семенович быстро оглянулся через плечо, наклонил к нему голову и проговорил тихо и хриповато:

— В случае того, что вы на картине своей выводите — «Штурм Зимнего дворца рабочими массами»…

И прямо против своих глаз увидел Сыромолотов пристальные карие глаза модельщика, а потом услышал его предостерегающий полушепот:

— Только вы писать такую картину, слова нет, пишите, а что касается полиции, всячески ее прячьте.

Сыромолотов понял, что ему известно, должно быть, и о Дерябине на вороном Черкесе, и вот, в первый раз в своей жизни ощутив тревогу не за картину свою, которой еще не было, а только за один замысел картины, Алексей Фомич сказал, невольно подражая собеседнику, тоже вполголоса:

— Я пока что делаю и долго еще буду делать только заготовки к картине, этюды… А когда все эти этюды будут сделаны, написать картину будет уже недолго.

— Вот-вот! Так и делайте! — одобрил Иван Семенович. — В случае если кто и увидит и полюбопытствует, у вас ответ готов: какая из этих заготовок картина выйдет, это видно будет со временем, смотря как все эти рисунки повернуть и что к чему приспособить… Вот у меня здесь, — смотрите, пожалуйста, — охотник, а здесь, в другом месте, тигр к земле припал, а кто кого в окончательном виде — этого я еще не собрался сделать.

Проговорив это почти скороговоркой и уже в полный голос, он разрешил себе улыбнуться, а Сыромолотов заметил, как украсила его эта мгновенная улыбка.

Странно было даже себе самому сознаться в том, что ему, художнику, столь всегда замкнутому, не противно это вмешательство «натуры» в то, что он делал. Напротив, он благодарно глядел на Ивана Семеновича, который выражал по-своему заботу о его детище, считая это детище в то же время как бы и своим тоже.

Начавши с Нади — тоже «натуры», вот катилось оно дальше — к Кате Дедовой, к модельщику Ивану Семеновичу — это заботливое, внимательное отношение к картине, которую он еще и не начинал писать, но которую уже как бы видели они не только в целом, а даже и в мелких деталях. И Сыромолотов, который иногда бросал даже доведенные до половины картины свои, охладевая к ним, теперь чувствовал, что картину, получившую новое название — «Штурм рабочими массами Зимнего дворца», он непременно напишет, вложив в нее весь блеск своей техники, всю экспрессию, на которую способен, всю творческую энергию, какая была ему присуща.

А Иван Семенович простирал свою заботу в это время еще дальше, чем только что, — на него самого, не только на его творение. Он говорил:

— Вам, конечно, жить надо, пить-есть, за номер в гостинице платить, а между прочим кто же у вас может картину вашу купить, когда она против буржуазии и даже против власти царской? Это, конечно, вопрос насущный. На кого художники сейчас работают? На тех, у кого карман потолще. А не потрафят таким, кто у них картину купит? Вот и сиди на мели и питайся манной небесной, потому что на земную манную крупу тоже монету надо иметь… Я где-то читал, не помню, художник один в Италии тоже картину огромную вздумал писать, а столовался в ресторане, в том же доме, в каком он жил, и у того же хозяина. Прошло таким образом полных восемнадцать лет, кончил художник картину. Приезжает богатый человек смотреть ее — и загорелось ему непременно ее купить. Вот он и спрашивает: «Какую цену хотите?» А художник: «Мне ничего не надо, заплатите только вот доброму человеку, какой меня содержал восемнадцать лет». Тот к хозяину ресторана, а хозяин ресторана как достал весь счет, сколько у него художник наел-напил, да и за комнату задолжал, как показал покупателю, у того рябь в глазах пошла: «Столько, говорит, если я уплачу, то сам без копейки останусь!», и скорей от него ходу… Вот также и за ваш труд кто может вам уплатить? Только единственно весь народ, когда он Зимний дворец опрокинет!

Очень горячо это было сказано, так что улыбнулся такой горячности Сыромолотов и спросил модельщика:

— А он непременно дворец опрокинет?

— Тут двух мнений быть не может, — решительно ответил Иван Семенович. — Как было в японскую — проиграли войну, так должно быть и в эту.

— А почему же все-таки? — захотел уяснить для себя Сыромолотов.