Том 9: Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Маг

Разумеется, Монтень не Диоген. Он любит свой дом, свое состояние, свое дворянство и признается, что ради душевного спокойствия, выезжая куда-нибудь, берет с собой шкатулку с золотом. Он наслаждается своим положением влиятельного господина. «Признаюсь, что владеть чем-нибудь доставляет удовольствие, даже если это сарай, под крышей которого царит послушание. Но это — скучное удовольствие, и портится оно большим количеством сопутствующих неприятностей». Читаешь Платона и приходится браниться с прислугой, вести тяжбы с соседями, любая починка хозяйственного инвентаря, дома становится заботой.

Мудрость посоветовала бы не огорчаться из-за этих мелочей. Но каждому из нас это знакомо — пока владеешь имуществом, держишься за него или оно держится на человеке тысячью маленьких крючков, и здесь помогает только одно: все меняющая дистанция. Лишь внешняя дистанция определяет внутреннюю. «Едва я уезжаю из моего дома, я сбрасываю с себя все эти мысли. И если в моем поместье обрушится башня, меня это беспокоит меньше, чем при мне упавшая с крыши одна дранка». Тот, кто ограничивает себя небольшим населенным пунктом, попадает в мир малых пропорций. Все относительно. Монтень часто говорит это и каждый раз — по-новому: «То, что мы называем заботами, своего собственного веса не имеет. Это мы увеличиваем или уменьшаем вес. Близость утомляет нас больше, чем даль, и в чем более плохие условия мы попадаем, тем больше угнетает нас мелочное». Спастись от этого невозможно. Но можно взять отпуск.

Монтень со всей своей великолепной человечной откровенностью излагает — причем, как всегда, то, что каждый из нас прочувствовал, — все те основания, которые на сорок восьмом году жизни после десятилетнего уединения вновь разбудили в нем «humeur vagabonde»[294], побудили его вернуться в большой мир из надежного, безопасного мира своих привычек и закономерностей.

О еще одном основании, не менее важном для его побега из одиночества, следует, пожалуй, читать между строк. Монтень всегда и всюду искал свободу и перемены, но ведь семья — ограничение, а брак — однообразие и, кроме того, чувствуется, что он не был особенно счастлив в своей домашней жизни. Брак, так считает он, имеет некоторые положительные черты: законная связь, честь, длительность — все «скучные и однообразные удовольствия». А Монтень — человек, не любящий ни скучных, ни однообразных удовольствий.

То, что его брак не был браком по любви, а был браком по расчету, и то, что он браки по любви, скорее, осуждает, а брак по расчету полагает единственно правильным, — это он повторяет в своей книге в разных вариантах неисчислимое число раз, а также то, что, женившись, он следовал «habitude»[295].

На протяжении столетий ему не без оснований ставили в вину то, что он со своей непоколебимой откровенностью дал женщинам больше, чем мужчинам, прав менять возлюбленных, так что некоторые биографы поэтому высказывают сомнение в его отцовстве в отношении последнего ребенка.

Все это, возможно, лишь теоретические взгляды. Но после многолетнего брака все же кажется удивительным то, что он говорит: «В наше столетие женщины заботятся о том, чтобы сдерживать свои чувства и хорошее отношение к мужу, откладывая его до его смерти. Наша жизнь перегружена ссорами, а наша смерть окружена любовью и заботами». Он добавляет к этому даже убийственные слова, что-де мало замужних женщин, которые бы «во вдовстве не согрешили».

Сократ после своего печального опыта совместной жизни с Ксантиппой не мог неприветливее говорить о браке: «Тебе не следует придавать никакого значения ее заплаканным глазам». Когда Монтень однажды говорит об удачном браке, он тотчас же добавляет: «Если такие существуют».

Видно, что десять лет одиночества были полезны, но их было более чем достаточно. Он чувствует, что коснеет, весь сжимается, кругозор становится уже, а Монтень, как никто другой, противится косности. Инстинктивно, а инстинкт всегда подсказывает творческой личности, когда приходит время менять свою жизнь, он выбирает правильный момент. «Лучшее время покинуть дом, это когда ты навел в нем порядок и он без тебя отлично сможет обойтись».

Он привел свой дом в порядок. Поля, имение в прекрасном состоянии, деньги накоплены в достаточном количестве, так что он может позволить себе длительную поездку, и его беспокоит лишь одно — а вдруг удовольствие долгого отсутствия не окупить теми заботами, что будут ждать его по возвращении. И с другой, с творческой работой тоже все в порядке. Он отдал печатнику рукопись своих «Опытов» и оба тома уже отпечатаны.

Цикл завершен. Вот лежат они перед ним, если использовать любимое выражение Гёте, словно сброшенная змеиная шкура. Теперь есть время начать все сначала. Он выдохнул, надлежит сделать вдох. Он пустил корни, надо вновь вырывать их. Начинается новый период. После десятилетнего добровольного заключения — он никогда ничего не делал по принуждению — сорокавосьмилетний Монтень отправляется в путешествие, которое отдалит его почти на два года от жены, и башни, и родины, от всего, но только не от себя.