Трень-брень

– Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек – мне рыжей нельзя быть. И я не актриса – мне нельзя красить волосы. И я не клоун – мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем… Ну, иди, иди.

Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.

– Ну, чего не идешь?

– Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.

– Нельзя. Ты ведь не выдержишь – спасать бросишься.

– Я же сказал – не брошусь. Во-вторых, я простуженный.

– Все равно иди.

– Прощай, – сказал Боба.

– Прощай.

Боба пошел, и Ольга пошла, каждый в свою сторону.

Боба обернулся, крикнул через плечо, в его голосе прозвучала надежда:

– Ольга, не топись, а? Ты хоть и рыжая, но хороший человек.

Ольга вдруг бросилась на Бобу с кулаками:

– Убирайся! Уходи! Что ты ко мне привязался? Ну, уходи, тебе сказано. Люди топятся в одиночестве.

Боба закрыл голову руками и удрал в кусты.

Ольга села на парапет. Посидела немного пригорюнясь и позвала тихим печальным голосом:

– Боба, а Боба!

Боба стоял за кустом.

– Боба, а Боба! – еще раз позвала Ольга.

Молчание.

Гранит, синеватый с розовым, еще сохранял тепло. Вода в реке густого синего цвета. На ней листья красные и оранжевые.

– Пора, – сказала Ольга, растерянно шмыгнув носом. Она встала на парапет, посмотрела в воду. – Вода, почему ты молчишь? А собственно, почему ты должна со мной разговаривать? С предателями не разговаривают… – Ольга руки раскинула – ей, наверно, казалось, что именно так, с раскинутыми руками, топятся люди.

Боба за кустом заплакал, как грудной ребенок. Он захлебывался от горя. И утешал себя старушечьим голосом:

– Не плачь, не рыдай. Ты мое дитятко. У маленького животик болит. А мы ему молочка дадим.

Ольга села поспешно, ноги свесила и, когда плач утих, почесала одной ногой другую.

– Не дают спокойно утопиться, ходят тут, будто другой дороги им нету… Туфли я, пожалуй, оставлю. Они еще совсем новые. – Ольга сняла туфли, обтерла с них пыль носовым платком, заодно нос вытерла и поставила туфли на парапет. Встала во весь рост…

Птицы над ее головой примолкли, оцепенели от жгучего любопытства. Кроме вороны…

– Прощайте, деревья. Птицы, прощайте. Вы меня никогда не презирали. Если разобраться, вы тоже рыжие. Вас тоже многие обижают. И ты, камень, прощай. – Ольга нагнулась, погладила теплый камень-гранит, отполированный многими прикосновениями. – Ну, а теперь пора. Еще раз прощайте. – Ольга руки раскинула…

Боба за кустом взвизгнул и засмеялся.

– Нетушки, нетушки, – затараторил он, как пятиклассница, у которой есть что сказать подружкам по большому секрету. – Нетушки, и не спорьте. Она сама мне сказала, что ей Танька сказала, а Танька слышала в щелку… Ха-ха-ха… Хи-хи-хи…

Ольга опять села.

– Бегают тут. Ходят всякие. Эй вы, уходите отсюда! – Она подождала, пока смех замолк. Повздыхала досадливо. – Свитер я тоже оставлю. Это хорошая вещь. Мне его мама вязала. Кому-нибудь пригодится. – Ольга стащила свитер, положила его рядом с туфлями. Встала, руки раскинула. – Прощайте, деревья. Листья, прощайте…

Боба за кустом в один миг скинул кеды и куртку. Напружинился весь.

– И вы, птицы, прощайте… Почему вы молчите? Вам противно со мной разговаривать? – Ольга почесала затылок, поежилась. – Холодно…

Ворона снялась с дерева, полетела в другую часть парка, где карусели.

– А почему я должна топиться? – сказала Ольга. – Если я утоплюсь, все будут ахать и охать, станут жалеть бабушку. Старуха Маша скажет, что я вся как есть в рыжую Марфу. Боба скажет: «Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно». Зачем это я должна топиться из-за дураков? – Ольга сунула руки в карманы.

Птицы над ее головой запищали – принялись спорить, права Ольга или не права. Некоторые щеглы даже подрались между собой.

Боба за кустом досадливо крякнул.

– Такой был случай прославиться, – сказал Боба.

Раздался свисток, и на аллее появился милиционер, он же шут (дядя Шура).

– Что здесь происходит? Прекратить! Я вам сказал, прекратить стоять близко к воде! Нельзя вас оставить одних ни на минуту. Что это вы тут разделись?

– Что, и раздеться нельзя? Может, мне жарко.

– Не может быть жарко, потому что сегодня не жарко.

– Может, мне изнутри жарко.

– В таком случае вызывают врача, а не раздеваются возле самой реки.

– Не нужно врача. Никого мне не нужно. Может, я искупаться хотела.

– Сейчас же одеться!

Ольга хотела возразить, но милиционер, он же шут (дядя Шура), поднял руку.

– Р-разговорчики!.. Могу я, наконец, иметь личную жизнь?

Боба за кустом второй кед натянул, куртку надел и куда-то пошел, по дальнейшим своим делам. Птицы разлетелись по всему парку, ничего интересного для них уже не предвиделось. Остались только воробьи – и то потому, что им лень летать на далекие расстояния.

– А почему вы не извиняетесь перед публикой? Вы так любите это делать, – сказала Ольга довольно ехидным голосом.