Третий выстрел

— Яшка — наш человек. Левый эсер. Боевой товарищ, отчаянный до невозможности. Бандит, конечно, тот еще, первостатейный. Но правильный, идейный. Настоящий борец за счастье народное.

«Надо будет у него спросить, кто такие эти эсеры и в какие идеи он верит», — подумала Фаня и только тут поняла, что все время искала предлог, чтобы обратиться к Якову, а как еще-то разговор завести? Если встретятся, конечно.

— Ладно, Фаня, давай спать. Ложись на сундук, я тебе одеяло дам.

— Меня мать искать будет…

— Если до сих пор весь город на ноги не подняла, то до утра потерпит. Давай поспим, а то завтра дел много, и уже светает.

Фаня поворочалась на жестком сундуке и решилась все же спросить:

— Мань!

— А?

— Вот ты говоришь: я — солдат. Яков там воюет, а ты здесь? Почему?

— Меня вас поставили охранять, бестолковая. Спи давай.

Яков появился только через два дня, грязный, в кожаной тужурке, волосы всклокочены, под глазами черные круги.

— Выходите! — скомандовал оголодавшим и промерзшим жильцам. — Все, граждане, война закончена, можете отправляться по домам, в городе теперь наша власть. Никого не тронут.

Евреи зашумели, засуетились, собираясь в обратный путь.

— Хоть бы спасибо сказали, — крикнула Маня, вышедшая вместе со всеми. — Все-таки вам жизнь спасли!

Фаня решилась и подошла к Якову:

— Спасибо вам, господин Блюмкин!

— Не господин, а товарищ. Так теперь будем обращаться друг к другу. Никаких господ! Всем понятно?

Никто не понял, чем было плохо обращаться «господин», ну да ладно, главное, что опасность миновала.

— А ты, глазастая, — Яков взял Фаню за руку, от чего она вздрогнула и похолодела. — Жди меня. Я знаю, где ты живешь, завтра вечером — жди. Сегодня не могу.

Маня захохотала:

— Я тебя предупреждала! — а у Фани прямо екнуло что-то в животе, как-то неожиданно это было. И стало страшно. Ну, не то, чтобы страшно, а страшновато. Хотя и радостно почему-то. Вот так. Страшно и радостно.

Яшка при всей своей внешней суровости оказался обаятельнейшим парнем и прекрасным рассказчиком. Первым делом он занялся политическим просвещением семейства Рубинштейн. Папа Хаим сразу сказал, что ему эта их революция совершенно не интересна, еврея не должны интересовать такие глупости. Мама Сима тем более не захотела слушать: «Ой, я ничего в этом не понимаю!» Младших — попробуй усади изучать скучные вещи. Так что единственным слушателем — так получилось — стала Фаня. Теперь она примерно понимала, чем правые эсеры отличаются от левых, почему надо идти вместе с большевиками (она с изумлением узнала, что есть еще какие-то меньшевики, у которых радикальные — так сказал Яков, наверное, кардинальные, подумала Фаня — расхождения с большевиками и левыми эсерами), и почему надо непременно уничтожать всю контру (новое слово!): потому что революцию без крови не осуществить. И самому нужно быть готовым пролить свою кровь. Жертвенность во имя счастья всего человечества! И так Яшка про это счастье человечества говорил горячо и убежденно, что Фаня в какой-то момент теряла нить рассказа и просто любовалась его лицом и страстностью. В эти моменты он даже переставал казаться некрасивым.

А еще она с изумлением узнала, что он старше ее всего на два месяца. Вот уж никогда не подумала бы! Ему восемнадцать стукнет только в марте, а ей — в мае. Но все равно получается, он старше. Хоть и всего на два месяца. А выглядел — будто на несколько лет. Надо же…

Однажды посреди разъяснения сложности текущего момента он вдруг замолчал, взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. Фаня сначала хотела его оттолкнуть, но передумала. Очень странно, сама этому удивилась. Нет, надо было оттолкнуть, конечно. Но теперь уже поздно. Яков продолжал ее целовать, а потом обнял за талию, прижал к себе. Фаня вздрогнула, стала отворачиваться, прошептала: «Не надо!», а этот наглец тоже шепотом сказал ей на ухо: «Надо, обязательно надо, товарищ Рубинштейн!»… И после этого они уже в основном не политпросветом занимались, а безудержно и лихорадочно целовались.

Вот только с текущим моментом все было далеко не так радужно, как хотелось бы, и как ей рисовал это Яшка. К Одессе подступали неведомо откуда взявшиеся румыны, пришлось вызвать из Киева самого Муравьева[11]! Кто такой Муравьев? Это ей разъяснил Блюмкин, просто боготворивший командующего Румынским фронтом. С другой стороны стали поступать тревожные сведения о германском наступлении, возобновившемся после провала переговоров с немцами. Яков все чаще стал пропадать то на линкоре «Алмаз», где у них был штаб, то в каком-то Румчероде[12], а в начале марта вызвал Фаню на двор, и по секрету сказал, что в город скоро войдут австрийские войска, поэтому готовится эвакуация всех советских органов. Ему, как видному деятелю коммуны (он так про себя и сказал «видному», Фаня посмеялась — конечно внутри себя, не дай бог ему показать, что над ним смеешься! не терпел), придется уйти из города. Тут Фаня расстроилась, и Яшка, конечно, это увидел. На то и рассчитывал. Помялся немного и спросил:

— Пойдешь со мной?

— Куда? — удивилась девушка.