Тринадцатый

Она долго отбивалась от глупых мужских шуток, затем обиделась и постучала вилкой по фужеру, призывая компанию к вниманию. Её тост был посвящён Ванечке: «За самого талантливого, самого очаровательного, за самого, самого, самого…» Об отцовстве не было произнесено ни слова. Всю длинную тираду Наташенька произнесла, смотря прямо Ванечке в глаза. В какой — то из моментов тирады, вся компания почувствовала себя лишней. Когда Наташенька закончила свой тост и одним махом выпила сто граммовую стопку водки, Ване вдруг захотелось её расцеловать. Их лобызаниям, компания дружно поаплодировала. После страстных поцелуев, Ваня, обнаружив в своём фужере снова сухое вино, запротестовал. Он потребовал сто грамм водки. Мария Степановна, сжалилась и налила. Но после того как Ваня выпил, заставила его съесть целую порцию салата. Пока хозяин жевал салат, вся компания дружно перекурила на кухне. Старая, уютная кухня ни когда за многие года существования не поглощала столько табачного дыма. Первой, с перекура вернулась Светлана. Её очень захотелось потанцевать. Танцы она любила быстрые и в основном танцевала на столе. Вошедшие мужчины воспротивились. Следовало выпить ещё по одной. Выпили — закусили. Светлана вновь потребовала танцы. Мужчины снова её не поддержали. Она обиделась и убежала на кухню. Ваня, как примерный хозяин, побежал за ней. Выслушав, на кухне обидные слова, он вернулся к столу. За столом шла оживлённая беседа. Михаил Михайлович, душа компании, юморист и балагур рассказывал очередную байку из своей жизни.

— Вы даже не представляете, сколько всякой всячины по ведомостям висело на моей шее. Частенько я даже не представлял себе, что это такое. Целых два, сплошь до крыши, забитых склада. Спасало одно — никто этим никогда не пользовался. Так что со склада ничего не выносилось. Всё было под контролем. — Михаил Михайлович улыбнулся. Помолчал.

— И вот, наступает время, когда я увольняюсь и всё имущество, за которым я столько лет неустанно следил, надо сдать. Ревизоров набежало тьма. Целую неделю, мы доблестно перетаскивали и вскрывали упаковки. Главное — номер и штамп. В конце недели я занял стольник, по тем временам деньги баснословные и накрыл ревизорам стол. Пили до пяти утра. Полшестого я пришёл домой и рухнул в кресло. Только одна проблема сверлила в моей, отравленной алкоголем, голове. Где достать деньги, что б отдать долг? Я задремал и вдруг, как положено, в семь часов утра из спальни выскакивает жена. В пеньюаре и бигуди. А ей прямо в лоб: «Где ты всю ночь была?» Она сначала опешила, потом опомнилась, и, хотела уже завизжать. Тогда, я принял должный вид и как мужчина ей сказал: «Катя, у меня горе, я погорел на двести рублей». Она как ко мне кинется, давай меня целовать, обнимать, любимым называть. «Ты, — говорит — Моё солнышко, я ночи не спала, думала, ты влетишь на тысячи, тебя посадят, а ты…»

Вся компания дружно покатилась от смеха. Михаил Михайлович помолчал, дал время для смеха.

— Вот и пойми этих женщин. Долго я потом расстраивался, что такую маленькую сумму сказал, надо было жену на полтысячи растрясти.

Компания дружно зааплодировала. «За непонятный женский характер» разлили по новой порции. Мария Степановна пить не стала. Она укоризненно посмотрела на выпивающего Михаила Михайловича.

— Побойтесь бога, Михаил Михайлович, обманули жену на двести рублей из семейного бюджета и радуетесь.

Михаил Михайлович смачно дожевал колбасу.

— А я в бога не верю. Ну, конечно, в душе каждого свой бог, это так. Но то, что написано в церковных талмудах это не для меня.

— Почему это не для вас? — Вскипела, завелась с пол оборота Мария Степановна.

— Потому что всё это ерунда.

Мария Степановна, бывший парторг завода «Прогресс», а теперь истинная прихожанка церкви Святого Василия, покрылась красными пятнами. Её лихой задор верующей стал таким же молодым, как и десять лет назад, когда она была непримиримой атеисткой.

— Вы Михаил Михайлович говорите, да знайте меру. Я за свою веру на костёр пойду.

Компания приумолкла. Все, затаив дыхание, поглядывали на спорщиков, переводя изредка взгляд на Александра Викторовича. Но он молчал, исполняя своё излюбленное правило «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Сейчас он был в гостях, поэтому мило улыбался хозяину квартиры. Захмелевший Ваня улыбки шефа не понимал, а только аппетитно доедал закуску.

Мария Степановна общее молчание восприняла как поддержку в свою пользу.

— И где вы сумели «прочитать ерунду»?

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Мария Степановна чуть — чуть приподнялась над столом и выпалила прямо в лицо Михаилу Михайловичу следующее обвинение.

— Да вы просто ничего не читали, а если и читали, то это не для вашего ума.

От такого заявления со стула подскочил уже Михаил Михайлович.

— Нет, милейшая Мария Степановна, я читал, очень хорошо читал. Только меня сразу поразило, как люди исковеркали, изломали под себя всё чистое и светлое и вложили неправду в уста пророка. Вы мне скажите, как можно призывать к добру отрицанием?

От такого вопроса опешила Мария Степановна.

— Голубчик, какие отрицания?