Царь Ирод

Однако любой, кто знаком с еврейской историей, понимает, что речь идет о двух совершенно несопоставимых поступках. Гиркан I вынужден был проникнуть в гробницу, чтобы найти средства, позволявшие откупиться от осадившего Иерусалим Антиоха Сидета — когда он понял, что продолжение осады приведет к массовой гибели иерусалимцев от голода.

Хотя Иоханан Гиркан I и не афишировал, но и не особенно скрывал своего деяния, которое в целом было оправдано народом.

Но если Гиркану сокровища Давида и Соломона нужны были для спасения столицы и ее населения от гибели, то Ироду — для покрытия собственной расточительности, на оплату языческих игрищ, которые не только не имели ничего общего с народными интересами, но сами по себе противоречили иудаизму и воспринимались еврейским населением как плевок в лицо. Ирод прекрасно отдавал себе отчет, что совершает преступление, и потому действовал, как и полагается любому вору, — тайно, ночью.

Надо заметить, что если теологи и мистики в вырвавшемся из глубины могилы пламени видят доказательство ее сакрального характера, то историки, стоящие на рационалистических позициях, либо вообще сомневаются в правдивости истории об ограблении царской гробницы, либо считают, что все происходило по меньшей мере не совсем так. Отказываясь верить в сверхъестественное пламя, которое сожгло дотла телохранителей Ирода, они предполагают, что последний попросту отдал приказ убить их, чтобы избавиться от ненужных свидетелей.

Однако ограбление могил считалось тяжелейшим грехом и преступлением не только у евреев, но и у римлян, а потому и те и другие увидели в последующих событиях в семье Ирода наказание Свыше за это осквернение покоя мертвых.

Хотя, если задуматься, ничего неожиданного в происходившем в царском дворце не было. Напротив, это было вполне логическое продолжение все того же «сериала» о любви, коварстве и борьбе за власть.

Антипатр, как уже говорилось, не смирился, да и не мог смириться с тем, что Александр и Аристобул продолжают ходить по земле. То, что Ирод назвал их в числе своих потенциальных наследников, правда, отдав преимущество Антипатру, лишь убедило последнего, что с сыновьями Мариамны Хасмонейской следует покончить как можно скорее.

Причем в качестве первой цели он наметил Александра — и потому, что именно Александр сыграл столь активную роль на суде Августа, и по той причине, что он был зятем каппадокийского царя, обладавшего огромными связями в Риме. Александр был ведущим, Аристобул — ведомым, и Антипатр понимал, что как только он избавится от старшего брата, расправиться с младшим не составит особого труда.

При этом Антипатр продолжал придерживаться той же линии поведения, какую избрал до своей отправки в Рим. Он всячески укреплял во дворце партию своих сторонников и в конце концов склонил на свою сторону самого «хранителя печати» (то есть, выражаясь современной терминологией, министра финансов и премьер-министра) Птолемея, а также слуг Александра и Аристобула, докладывавших ему о каждом высказывании своих хозяев.

Антипатр также добился значительного усиления своего влияния на отца, а заодно способствовал и возвышению своей матери Дорис, влияние которой на Ирода также стало расти не по дням, а по часам. Эта задача в значительной степени облегчалась тем, что именно в тот период паранойя Ирода, видимо, начала постепенно переходить в параноидную шизофрению, хотя первые упоминания о том, что царь стал страдать галлюцинациями, относятся к более позднему периоду жизни.

Теперь Ирод не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с Дорис и Антипатром, и это, безусловно, не могло не выводить из себя сестру царя Саломею. Вместе с тем Саломея не могла не признать, что Дорис прекрасно справляется со своей ролью «злой мачехи» — не меньше, чем она, мечтает погубить братьев-царевичей, — и потому была вынуждена терпеть Дорис в качестве союзницы.

Старая игра продолжалась: по указанию Антипатра слуги то и дело докладывали Ироду о все новых «возмутительных» высказываниях Александра и Аристобула, перевирая и приукрашивая их так, чтобы они вновь и вновь будили подозрения в ненависти царевичей к отцу и в заговоре против него. Антипатр же по-прежнему играл роль примерного сына и благородного заступника братьев.

Ситуация усугублялась еще и тем, что царевна Глафира никак не могла поладить с женой Аристобула Береникой. Она считала ниже своего достоинства общаться со свояченицей на равных, непрестанно иронизировала по поводу ее низкого происхождения. Вдобавок у Береники не ладились и отношения с мужем, который также не упускал случая посетовать, что в отличие от брата ему в супруги досталась «плебейка».

Береника, разумеется, выплескивала свои обиды матери. Заодно она пересказывала Саломее, о чем говорят между собой братья, считающие себя в первую очередь Хасмонеями и лишь в самую последнюю — сыновьями Ирода. Вдобавок они любили порассуждать о том, как после смерти отца воссядут на троне и тогда пошлют братьев от других жен царя служить в провинцию писарями, так как на большее те, дескать, и не способны.