Царевна Софья и Пётр. Драма Софии

Князь Василий Васильевич действительно старался дать католической эмиграции в Москве равные права с лютеранами и кальвинистами, он допустил в Россию иезуитов — но именно в русле выгодной России (и противной ордену Иисуса) политики веротерпимости^{46}. Как раз с бранденбургским послом Чапличем, о миссии которого якобы должен был выведать Нёвилль, канцлер договорился о пропуске в Россию гугенотов, которые сотнями тысяч бежали из Франции после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта и фактического возобновления им религиозной войны.

Об этом Нёвиллю знать не следовало — и он, судя по Запискам, ничего об этом не узнал. Зато Франции Голицын, этот, по мнению Нёвилля, «страстный поклонник» Людовика XIV, этот московит с «французским сердцем» желал провалиться в тартарары — она была союзником Османской империи и de facto служила главной помехой созданной немалыми трудами Голицына Священной лиги России, Священной Римской империи германской нации, Польши и Венеции… Записки показывают, что Нёвилля канцлер убедил в обратном.

Как и всех других западноевропейских путешественников, в Москве француза остро интересовали вопросы торговли с Россией. И здесь он настолько поддался влиянию Голицына, что всерьез поверил, будто выгоды от развиваемой правительством регентства транзитной торговли с Востоком (и Цинской империей в частности) предназначены для иностранцев. Между тем французских иезуитов, приехавших в Россию в январе 1688 г., за полгода до Нёвилля, с целью разведать русский путь в Китай, канцлер дальше Москвы не пустил и отправил восвояси.

Более того, князь Борис Голицын, в отличие от Василия Васильевича стоявший на близких французским интересам позициях, «не показался» Нёвиллю в сравнении с великим канцлером. Однако именно правительство Нарышкиных, с которым французский авантюрист, если он действительно был агентом своего короля, столь опрометчиво не вступил в переговоры, вскоре проявило свою малую заинтересованность в Священной лиге и практически отказалось от активности на юго-западе, сдавая завоеванные канцлером позиции.

Записки Нёвилля демонстрируют, как князь Василий Васильевич, несмотря на обострение борьбы за власть во дворце, отвлекшей от дипломатии и Софью, и ее противников, мог, всего лишь мимоходом побеседовав с любопытным иноземцем, блестяще подготовить почву для дипломатической игры с Францией, которую его преемники не смогли реализовать. Это объясняется и разным качеством государственных деятелей регентства Софьи и «петровцев», и их в корне различной ценностной ориентацией.

Борис Алексеевич Голицын, единственный из «петровцев» вникавший во внешнеполитические дела, был оклеветан перед царицей Наталией Кирилловной и Петром. Посольский приказ под формальным руководством брата царицы Льва Кирилловича Нарышкина (1690–1702) был оставлен без внятной политики, внешнеполитические успехи были принесены в жертву властолюбию семейного клана. Борису Голицыну, как справедливо заметил Нёвилль, оставалось лишь пить горькую.

Контраст между правительствами регентства и Нарышкиных был разителен. Нёвилль заметил его, несмотря на то, что большую часть сведений о делах Софьи и ее сторонников (даже о внешности в характере царевны) получил от победивших «петровцев». Если рассказы о преобразовательных планах Василия Голицына и о китайской миссии Спафария были получены французом из первых рук (и переданы в меру их понимания), то остальные сообщения Записок по истории России 1682–1689 гг. были измышлениями придворных интриганов, старавшихся всячески опорочить повергнутых врагов.

Сведения Нёвилля о Московском восстании 1682 г. и злодейской роли в нем Софьи, о заговоре на Петра и его семью в 1689 г., о Крымских походах в значительной степени ложны, но не фантастичны. Главное даже не в том, что среди вымыслов попадаются реальные факты — француз передает рассказы, действительно ходившие по Москве, версии, настойчиво распространявшиеся победившей группировкой.

Благодаря Нёвиллю мы можем проследить самое начало образования тех представлений о регентстве Софьи, которые затем внушались народу на протяжении трех столетий и которые на тех же страницах опровергаются собственными впечатлениями путешественника, заставшего в Москве последние недели правления царевны и ее друзей.

Ценность положительных отзывов Нёвилля о личности, делах и планах Василия Васильевича Голицына особенно велика, учитывая резко отрицательное отношение самого автора к Московии и московитам. Имея мало возможностей наблюдать быт и нравы россиян, Нёвилль широко использовал рассказы жителей Немецкой слободы, а возможно, и иностранных резидентов или их служащих в Москве.

Вряд ли стоит сердиться на ехидного и колкого француза, ирония которого не скрывает опасливого отношения к поднимающейся на востоке державе. Он насмехается над российской армией — но подробно описывает ее походы, прогремевшие в европейских газетах^{47}; не верит на словах в развитие русской торговли — но помнит об отлично налаженном ямском сообщении с Сибирью…