Цель вижу, атакую!

«Смотри, даже разговаривать не хочет, — обиделся Виктор, — ноль внимания, будто меня тут и нет. А впрочем, что ему сейчас я — неприкаянный и безлошадный. Охота ему выслушивать мои излияния, когда он одной ногой в кабине и скоро такая каша заварится, что только держись».

И словно отвечая на его мысли, на старте еще громче взревели двигатели. Истребители пружинисто рвану-* лись с места. Они разом оторвались от бетонки и скрылись в облаках.

Между тем Константин Кульчинский, не пожелавший разговаривать с Додоновым, переживал мучительные минуты.

«Летаем по сложному варианту». Слова эти он ощутил физически, они давили на него, как перегрузка при крутом развороте. «По сложному… Сложняк!»

Почему ему так не повезло. В июле непогода случается редко, ее иногда неделями ждут, чтобы отработать полеты по программе, а тут, пожалуйста, что ни день, то гуще облака, да еще «сложняк» угодил на учения, когда пойдут самые тяжелые и неожиданные перехваты.

То, что было в проклятую субботу, обязательно повторится. Опять он попадет в этот «звездный мешок», испытает страх, беспомощность, выворачивающие душу наизнанку. Хватит ли у него самообладания, чтобы сбросить фонарь и катапультироваться? Второй раз не подвернется окно в облаках. Так не бывает.

Не повезло! А могло бы выйти проще. Он все точно рассчитал. Полетает месячишко в простых метеоусловиях. А потом подвернется ночной полет потрудней. После него скажет доктору, так, невзначай скажет: «Похоже, появились иллюзии, потеря пространственной ориентировки…»

Про сброшенный фонарь, глядишь, к тому времени забудут. Все спустится на тормозах. Тогда и станут с ним заново проходить полеты в сложных условиях. Повторение— мать учения. И он бы отделался от этих иллюзий, от дурацкого наваждения.

Теперь этот план гроша ломаного не стоит. Думай, Костька, думай, может, выдумаешь что поумнее.

И топтался у СКП, не находя решения, Константин Кульчинский, человек точного расчета, который никогда ничего не забывал, ни расчески, ни тумблера.

Признаться? Тогда выплывет дело с сорванным фонарем. Вылететь в эту ночь «в сложняке» на перехват — опять «звездный мешок».

Впрочем, стоп. А если он сам выложит все начистоту Николаеву, а еще лучше — Агееву; виноват, запутался, сбрехнул в горячке, что сорвало фонарь, а обратно — ходу не было. Теперь, мол, совесть замучила, да и Веснина пожалел. Обидно же, парень ходит — страдает. Он, лейтенант Кульчинский, признается сам, раскаивается, берет вину на себя… Лучше поздно, чем никогда… Повинную голову меч не сечет. И как еще там?..

— Костька, ты что? — услышал он. — Чего ты бродишь?

Голос Додонова подстегнул его. Скорей уйти от пристальных глаз Фитилька, от его вопросов. Уж лучше прямо к полковнику.

Не замечая, что пара истребителей уходит в воздух, что началась боевая работа, Кульчинский взбежал вверх по ступенькам стартового командного пункта.

7

Судейкин и Веснин у истребителя долго ждали Кульчинского, но так и не дождались. Практичный инженер сказал им, что одной «девяткой» они не отделаются, надо помочь обслужить и другие машины. Разве не видно, какая кругом катавасия пошла. Пока суд да дело, пусть во второй зоне, на заправке, помогут. Нечего лодыря гонять,

Судейкин забурчал себе под нос и так въелся в работу, что Михаил за ним просто не поспевал.

В сиянии ламп дневного света, в отблесках самолетных фар, в лучиках карманных фонариков Веснин видел гибкую, жилистую фигуру Судейкина то у топливозаправщика, то у автопускача, то у плоскости истребителя. Пров Васильевич был быстр на ногу, поворотлив, казался на десяток лет моложе,

Своими понуканиями и придирками он загонял вконец медлительного Мишку,

К полуночи у обоих были усталые лица, запавшие глаза и острое, сосущее ощущение голода в желудке.

За всеми хлопотами Судейкин успевал еще и перекуривать.

— Пойду-ка в чисто поле, — говорил он и ненадолго отбегал от стоянки или от кранов заправки в темень. И быстро, в несколько затяжек расправлялся с папироской.

Вернувшись после одного из перекуров, он обстукал на бетоне облепленные мокрой травой сапоги и сказал Веснину:

— Иди-ка, тебя вызывают.

— Кто это вызывает? — удивился Михаил, никак не ожидавший, что кому-то он понадобится.

— Увидишь.

— Где?

— В чистом поле.

С любопытством и недоверием, — не затевает ли Пров Васильевич очередной розыгрыш, — Миша вышел за рубеж аэродрома и через несколько шагов окунулся во мрак. Впереди угадывалась стройная женская фигура. Михаил зажмурил глаза, чтобы привыкнуть к темноте, а когда открыл их, то перед ним стояла Наташа.

— Ты?

— Я, — улыбнулась Наташа. И, шагнув к нему, протянула небольшой, свернутый из газеты кулек.

Мише хотелось ее обнять. Он даже поднял руки, но вспомнил, что они в керосине и масле,

Наташа сунула ему кулек:

— Держи.

— Что это?

— Догадайся.

И, когда он стал развертывать согретую Наташиными руками газету, она сама вдруг порывисто обняла его и поцеловала, но не в губы, а промахнулась, — в нос. Он успел уловить нежный запах ее дыхания.