Тутанхамон

— Выпей после меня, Бенамут, коснись следа моих губ.

— Разве я смею?

— Я прошу тебя.

Я исполнила его желание, и мой возлюбленный господин улыбнулся. Потом взял меня за руку, привлёк к себе, усадил на колени. Я прижалась щекой к его драгоценному небти[147], так что крылья коршуна Нехебт слегка оцарапали мою кожу, и закрыла глаза, предаваясь моему солнечному счастью... Тихими ласками, нежными поцелуями осыпал меня молодой владыка Кемет, и блаженство земли, насыщаемой благодатными водами Хапи, испытывала любимица богов, недостойная Бенамут, которая страшилась своего нежданного счастья. Тогда, в ту первую ночь, я боялась ослепнуть от слишком яркого света солнца, разгоняющего ночную тьму. А теперь маленькое солнце билось во мне, и оно должно было порадовать моего возлюбленного господина, хотя бы немного утешить в его заботах и печалях. На его руке был перстень с изображением лунной барки на синем фоне, и другой, такой же, с его именем в царском картуше, носила я по его просьбе рядом с прощальным даром Кенна. Этот перстень с головой сокола, который он перед смертью отдал фараону в лагере близ Шарухена, я хотела сохранить в своём ларце, но его величество велел мне носить его вместе со своим. И я знала, что Кенна был благодарен нам обоим за эту горькую память...

— У тебя утомлённый вид, Бенамут, — сказал Тутанхамон, всматриваясь в моё лицо. — Может быть, ты нездорова? Скажи мне...

— Я здорова, мой божественный господин. Просто всю прошлую ночь мы проговорили с царевной Ташшур...

Мой господин улыбнулся, в глазах его блеснул лукавый огонёк.

— Это очень хорошо! С тобой она скорее научится говорить на языке Кемет. Надеюсь, она не испытывает недомоганий? Тэйе сказала мне, что она родит ребёнка очень скоро, может быть, через три дня.

— Это так, мой божественный господин. Ташшур и сама это чувствует.

— Надеюсь, это случится ещё до того, как я отправлюсь к моему войску. Повезу с собой радостную весть Душратте! Хорошо ли живётся Ташшур в моём дворце, Бенамут? Не жаловалась ли она тебе на что-либо? Женщины моего дома откровенны друг с другом...

— Нет, господин, Ташшур всем довольна и счастлива любовью твоего величества. Только одного она боится: как бы посланцы хатти не причинили вреда её ребёнку, боится злых глаз. Ведь Супиллулиума, говорит она, наверняка проклинает весь её род.

— Надо думать, и мой тоже, особенно теперь, когда... Пусть Ташшур не боится. Хатти уже не смогут причинить вреда ни ей, ни мне, ни нашему ребёнку. И никому на свете! Пусть мой учитель Мернепта прочтёт над ней заклинание, отгоняющее злых духов, чтобы её успокоить. Я скучаю без её танцев, они меня очень развлекали. А ты умеешь танцевать, Бенамут?

— Умею, господин мой. Но, конечно, не так искусно, как Ташшур. Я не сумею представить гиппопотама, хотя однажды ты назвал меня так в мастерской моего отца.

Тутанхамон рассмеялся от всего сердца, я была рада, что развеселила его.

— Ты и это помнишь? И до сих пор сердита на меня? Что ж, если не хочешь быть гиппопотамом, стань птицей бенну, искусной в танцах. Завтра у меня трудный день, а пока я желаю наслаждаться, как только возможно. — Он поцеловал меня, и я соскользнула с его колен, ответив на ласку моего возлюбленного господина золотому коршуну Нехебт на его небти. — Бенамут, владычица радости, воистину прекрасная, надеюсь, ты ускользаешь от меня только затем, чтобы вновь вернуться в мои объятия? Позови арфиста, пусть он сопровождает твой танец музыкой, укрась свои волосы вот этими белыми цветами, я буду смотреть на тебя, как на саму Хатхор. Нет, не уходи! Дай ещё раз поцеловать тебя...

Явился арфист, старый, сморщенный Меру. Казалось, что он не спал в эту ночь — так быстро пришёл он, так блестели его необыкновенно живые чёрные глаза. Он почтительно приветствовал фараона, который возлёг на роскошное ложе, и сел на циновку в углу, скрестив ноги и тихонько перебирая струны. Я любила танцевать, но никогда ещё не танцевала для моего божественного господина. И сегодня я хотела в танце поведать ему о своей любви, а может быть, и о своей тайной радости. Вот Меру коснулся струн, вот полились волшебные звуки, нежные, и в то же время печальные. Именно такая музыка годилась для ночи любви, именно такая музыка нужна была мне, чтобы вести рассказ о своей любви. И я заговорила — руками, плечами, талией, взглядом. Недолго длился мой рассказ; но божественный господин понял его, я увидела это, когда заглянула в его глаза. Он протянул ко мне руки, обнял меня, прижал к своей груди. И сказал, обращаясь к Меру:

— Теперь ты спой, Меру, спой то, что подсказывает тебе твоё сердце.