Твой образ

— Куда это все завеялись? — Майя притянула к себе Тошу. — Да что с тобой?

Обхватив себя скрещенными руками, Тоша тряслась в нервном ознобе.

Вернулся Котельников, взъерошенный, растерянный. Подошел к компании и неестественно громко сказал:

— Ребята, тут вот что, только не паниковать. Словом, тетка у магазина сказала, что недавно кого-то сбила машина.

— Ну и что? — беспечно повела плечами Ирина. — За день уйма происшествий.

Котельников молча подошел к Тоше, взял под руку, и ноги ее ватно провалились в пустоту.

Потом Манжуров обзванивал больницы. Из областной клиники ответил молоденький, почти веселый голосок дежурной, что да, около часа назад на одной из центральных улиц «рафик» сбил мужчину лет двадцати пяти тридцати. На этом же «рафике» пострадавшего доставили в реанимационное отделение. Кто-то из персонала узнал в раненом ученика профессора Косовского. Его срочно вызвали в клинику, и сейчас идет операция. Положение больного тяжелое. Возможен летальный исход.

2

Профессор Косовский сидел, запершись в своем кабинете, и перечитывал два эпикриза. Первый констатировал смерть некоего Бородулина Ивана Игнатьевича, тридцати пяти лет, умершего вследствие черепно-мозговой травмы. Это был несчастный и трагикомичный случай. Жена Бородулина попросила его достать с антресолей вязальный аппарат. Ножка табуретки, на которую влез Бородулин, надломилась, и он упал. Высота мизерная, и все бы ничего, если бы аппарат не свалился на него и не проломил левую височную кость.

Второй эпикриз извещал о гибели Некторова Виталия Алексеевича, двадцати восьми лет, сбитого машиной. Пролом грудной клетки, тяжелое ранение тазовых органов.

Оба пострадавших были одновременно доставлены в реанимационное отделение и скончались в один и тот же час с интервалом в одну минуту. Все попытки спасти того и другого оказались тщетны. Но аппараты искусственного кровообращения не отключали и после того, как раненые умерли. Косовский, однако, не заметил этого. Нелепая гибель любимого ученика потрясла его, и когда Петельков шепнул ему на ухо; «Михаил Петрович, может, попробуем?» он взглянул на него, как на сумасшедшего. Петельков выдержал взгляд.

— Последняя надежда, — сказал он. — Биологические индивидуальности одинаковы.

Косовский оцепенел. Он еще не успел принять решения, как что-то уже сработало в нем, и он машинально спросил:

— Изоантигенная карта готова?

— Конечно.

— Группа крови?

— Вторая.

— У того и другого?

— Разумеется.

— Резус?

— Положительный.

— Лейкоцитарные антигены?

— А1, 2, 7, 15.

— Все совпало? — не поверил он. И лишь тогда понял — это единственный шанс. Коротко приказал: — На стол!

Через минуту все были готовы к сложнейшей, уникальнейшей в своем роде операции.

И вот седьмой день его кабинет осаждают репортеры из Киева и Москвы. А он решительно избегает всяких интервью и не перестает удивляться иронии судьбы, сделавшей именно Некторова пациентом нейрохирургического отделения.

Опять настойчивый стук в дверь:

— Доктор, откройте! Минутное интервью — всего два вопроса! Согласен выслушать и за порогом. Вопрос первый: о чем вы думали, приступая к операции? Вопрос второй: каково будущее пациента?

Этот журналист наверняка считает себя оригинальным, в то время как все только об этом и спрашивают. Ну о чем думаешь, когда от тебя зависит человеческая жизнь? А тут еще жизнь дорогого тебе человека. В такой ситуации не до размышлений. Тут превращаешься в комок нервов, сосредотачиваешь всю свою энергию на одном — спасти! Позже от этих бесконечно растянутых, напряженнейших часов остаются лишь смутные воспоминания о тревоге, тоске перед возможной потерей, о заливающем глаза поте со лба и полуавтоматических командах: «Салфетка! Зажим! Скальпель!» Мысль легче передать в словах, а чувству в оболочке слов всегда тесновато. Но как объяснишь это корреспондентам? Они наверняка считают, что у тебя эмоции атрофированы. Второй же вопрос требует целой монографии, а сейчас не до этого.

Косовский встал, спрятал бумаги в сейф и быстрым шагом вышел из кабинета, не дав опомниться отскочившим от двери журналистам. По его лицу они поняли, что интервью опять не состоится, и с досадой убрались восвояси. Но один, самый дотошный, в зеленом батнике, с портативным магнитофоном, пустился следом.

— Всего одно слово: Павлов или Сеченов были бы в восторге от всего этого?

— Не знаю, спросите у них сами, — грубо отмахнулся он и зашагал в палату, размышляя на ходу, скоро ли оперированный выйдет из состояния коматоза. И выйдет ли?

Распахнул дверь и усомнился — туда ли попал? Больной смотрел на него осмысленным взглядом. Лежал и улыбался. Рядом налаживала капельницу постовая сестра.

— Чудесно, — пробормотал Косовский. — Улыбайтесь двадцать три раза на день и скоро будете танцевать. Глюкозу с инсулином вводили? — спросил он сестру.

— Да, — кивнула она. Поправила на капельнице бутылочку с плазмой и вопросительно взглянула на Косовского. Взгляд ее был чуть растерян. Вероятно, больной чем-то взволновал ее.

— Давление?

— Сто двадцать на восемьдесят.