У меня к вам несколько вопросов

Когда я уехала в школу осенью 91-го, мама проходила психотерапию в стационаре. Она жила с двумя соседками в отдельном домике с крошечной кухонькой. Ко Дню благодарения она уехала в Аризонскую пустыню с мужчиной, с которым познакомилась на групповой терапии. Они мастерили китайские колокольчики и блокноты в рукодельных переплетах. Потом она прилетела назад в Индиану, и мы отметили День благодарения с Робсонами и их детьми и внуками; она все время говорила об аризонском солнце и что половина ее проблем оттого, что здесь так пасмурно.

Тот июнь я провела с ней под Седоной,[14] но я ненавидела ее приятеля, косившего под хиппи, и трейлер, в котором мы ютились. Мы с ней ужасно скандалили, и я вернулась в Индиану на месяц раньше. К тому времени, как мы с вами познакомились, на первом курсе, я полностью переехала к Робсонам и проводила каникулы, прячась у себя в комнате или пристроившись с книгой на плисовом диване в гостиной, надеясь, что никто не попытается втянуть меня в разговор. Я ходила с ними в церковь из чувства долга. Они деликатно подталкивали меня к крещению и не отвернулись, когда я отказалась. Они спрашивали о маме, как будто я поддерживала с ней общение, помимо обмена открытками. На одной из них она написала: «Тебе гораздо лучше, когда я не усложняю тебе жизнь».

Другим ученикам я говорила, что Робсоны мои тетя и дядя; в более официальных случаях я называла их приемными родителями. Но ни то, ни другое не отражало того, что я чувствовала себя гостьей в их доме, того, как Маргарет Робсон проскальзывала ко мне в комнату, пока я была в душе, и застилала мне постель, и какое облегчение мы все испытывали, когда к ним приезжал их сын, Аммон, со своими близнецами и я для общей пользы сопровождала их на диснеевские фильмы за пять долларов в час.

Фрэн знала все это; я рассказывала ей понемножку по мере того, как наша дружба крепла в течение первого курса. Сперва я рассказала ей, что у меня умерли отец и брат, что одна смерть повлекла за собой наркозависимость, которая повлекла за собой другую смерть, — трагедия породила трагедию. Старшая сестра Фрэн, Лайза, прожившая год в Японии, научила нас готовить маття[15] бамбуковым венчиком, и мы сидели на кухне у Хоффнунгов (стопки нерешенных тестов, аквариум с рыбками прямо на столе, среди старых номеров «Нью-Йоркера» и недоеденных печений) и глушили кофе допоздна. Это было зимой, когда мне не приходилось вставать в четыре утра ради театра. Рассказав Фрэн подробности смерти отца, я стала отвечать на ее вопросы, поигрывая венчиком. Я никому еще не отвечала на такие вопросы, даже заботливому мормонскому терапевту, которого нашли мне Робсоны.

Я сказала ей, что он выпил в тот вечер, что случалось нечасто. Он владел баром, выдержанным в традиционном стиле, с неоновыми вывесками в окнах, и тем летом мой брат работал у него — подавал жареный лук и сыр в красных пластиковых корзиночках. Брат попросил у отца аванс, а отец отказал, хотя другим сотрудникам не отказывал. После закрытия, когда Ас чистил гриль на задней террасе, они стали спорить. Отец, пьяный, хоть и не в хлам, сказал какую-то грубость, раззадорив пятнадцатилетнего подростка, заводившегося с пол-оборота, и брат стал орать на него, и отец стал орать и пихать моего брата, и брат ткнул его щеткой для гриля, которую держал в руке, — не шпателем, простите мне эту вольность, — и отец перевалился через низкие перила и прокатился восемь футов[16] по каменистому склону, сильно ударившись головой. Упади он на дюйм в сторону, и все было бы в порядке, но он потерял сознание. Ас вызвал из бара 911, но недооценил серьезность ситуации и не стал торопить парамедиков. К тому времени, как они прибыли, отец был еле жив от внутреннего кровотечения. Он умер по дороге в больницу.

Фрэн не стала делиться никакими своими секретами в обмен на мои, но внимательно слушала меня и высказывала мнения о таких вещах, как ужасный конский хвост приятеля моей мамы, семейный вечер с настолками у Робсонов, смогу ли я уклониться от церкви тем летом и поедет ли крыша у моей мамы в Аризоне (я думала, что да) или она поправится (Фрэн не теряла надежды). Фрэн не раскрывала своей ориентации до первого курса в Риде, поэтому не стала рассказывать мне, как сохла по Холли Берри или что ей пришлось вытерпеть в школе, где даже второй гвоздик в ухе считался верхом нонконформизма.