У зла нет власти

Узкая крытая галерея вела из башни в замок. Поднявшись по винтовой лестнице, мы прошли, один за другим, по тёмному коридору и остановились в комнате отдыха стражи. Здесь, как и везде в замке, царил бедлам — но среди хлама на полу, пустых бочонков, щепок, тряпок, почти не осталось ничего пригодного: уходя, новые подданные некроманта вынесли всё, что смогли.

Гарольд минуту помолчал. Потом протянул руку у меня над головой:

— Оживи.

Я давно забыла это ощущение. Чужая сила, делаясь моей, хлынула, заполнила, подбросила вверх, заставила спину распрямиться. Разом пропали искры перед глазами, перестали гореть веки, утих звон в ушах. Я чувствовала себя как солнечным утром в воскресенье после длинной, спокойной ночи.

— Ты слишком много отдал, — пробормотала я.

— Я ещё силён, — отозвался он сухо. — Расскажи мне о короле.

— Сейчас? Но ведь Саранча… Каждая минута…

— Я должен знать! Я не могу поверить… Я помню, как мы шли по неоткрытым землям, ты была с нами… Помню Ланса. Помню, как он погиб…

Гарольд замолчал, беззвучно шевеля губами. Потом заговорил глухо, очень низким голосом, будто заклинание читая:

— Мы шли. Ядовитый туман, смерчи, лихорадка… А потом налетела она. Королева Тумана. Мы с тобой и с Лансом встали, держа защиту, между нами — все люди… И стояли так трое суток без передышки. Всех сохранили. Но гора, под которой мы стояли, не выдержала. Пошла лавина. На Ланса. Он её посохом придержал… Пока мы спасали людей… А как только всех вытащили — он упал. Там и остался…

— Гарольд! Меня не было с вами, когда погиб Ланс! Мы с Александром и Эльвирой отбились от Королевства в пути… Ты помнишь?

— Помню, — он стянул с головы чёрный с серебром платок и вытер вспотевший лоб. — Но нас было трое. Держать такую защиту вдвоём невозможно.

— Так кто же был с вами третий, а?

Гарольд молчал.

— Ты не помнишь?!

— Но ведь никто не помнит, — пробормотал он, оправдываясь. — Никто в Королевстве…

— Некромант. Принц-деспот.

— Проклятье!

Он изо всех сил поддал сапогом треснувший бочонок. Подгнившее дерево разлетелось щепками.

— Это какое-то наваждение, — прорычал Гарольд. — Я привык тебе верить. Я всегда тебе верил. Но почему на твоей стороне столько мерзавцев?! Этот алхимик… Некромант. Принц-деспот. Почему они помнят, по твоим словам, а я — нет?!

Я сжала зубы:

— Ты когда-нибудь был на изнанке мира?

* * *

Чтобы сравняться с ним в росте, мне пришлось залезть на стойку для оружия. Мои ладони, все в шрамах после Швеи, соприкоснулись с его кожаными перчатками.

— Всё на свете имеет две стороны…

Я не успела закончить формулу, как черты Гарольда дрогнули и поплыли перед глазами. Пропала борода, укоротились волосы, я узнала себя и шагнула вперёд; всё-таки со Швеёй выходить на изнанку приятнее. А так — тошнота подступает, будто с высоты прыгаешь.

Туман перед глазами разошёлся.

В комнате стражи, похоже, никаких особенных решений не принимали, судьбы не ломали, даже заметных ошибок не совершали: ниток у стен было мало, петли небольшие и аккуратные. Туман, напомнивший мне неприятное, клубился над самым полом. Зато Гарольд стоял, весь опутанный нитями, будто жертва сумасшедшего паука. Чёрные, цветные, какие-то белесые, они прошивали его насквозь — руки, лицо, шею, грудь; мне сделалось жутко.

Гарольд молча перебирал спутанные петли. Руки у него всё сильнее тряслись.

— Лена. Это какое-то злое колдовство.

— Это изнанка.

— Тогда что со мной?

— Это изнанка… Смотри.

Я сняла с пояса Швею. В игольном ушке красным ручейком струилась нитка Оберона, светилась в тумане, подрагивала и пропадала без вести в опутавшем Гарольда огромном колтуне.

— Ты забыл короля. Даром такое не проходит.

— Это ложь, — сказал он резко. — Наваждение!

Швея в моей руке сильно дёрнулась. Остриё, подскочив, указало Гарольду в лицо — в правый глаз.

— Ты не умеешь владеть мечом, — сказал он глухо.

— Это Швея. Она сама…

Меч в моей руке трясся, почти как отбойный молоток.

— Опусти оружие, — сухо сказал Гарольд.

— Не могу!

— Разожми пальцы.

— Нельзя. Когда Швея шьёт…

Я не договорила.

В сказках нередко рассказывается о мечах, имеющих собственную волю и силу. Швея на самом-то деле не была мечом — это я позже поняла. Она была Швеёй — иголкой, соединяющей разорванные нити на изнанке. Всякий, кто держал её за рукоятку, превращался в швейную машинку.

Швея тащила меня за собой, как ребёнок волочит утку на колёсиках. Фехтовальные приёмы у неё строились больше на уколах, чем на ударах — неудивительно при её-то занятии. Я поняла, что если не соберусь сейчас, не призову на помощь всю свою физподготовку — запястье мне сломают, руку вывихнут, а при случае и отрубят.

Первый удар был направлен Гарольду в лицо. Гарольд уклонился, выхватил свой меч, но всё ещё недооценивал противника: драться со щуплой девчонкой ему, здоровенному мужчине, никогда ещё не приходилось.