Участь свою не выбирали

Я с Богдановым и Федотовым находились в окопе, когда откуда-то справа внезапно вынырнул "мессершмитт" и на бреющем полете стал поливать пулями нашу опушку. Очевидно, немецкие наблюдатели на элеваторе нас заметили. Пули сбивали ветки деревьев и били по земле спереди и сзади наспех вырытого укрытия. Наши головы и плечи едва скрывались за бруствером. Самолет проносился то сбоку, то прямо над нашими голосами, круг за кругом поливая нас огнем крупнокалиберных пулеметов. Казалось – немецкий летчик хотел получше рассмотреть наш окоп, чтобы бить прямо по цели. Когда "мессершмитт", со свистом прорезав воздух, в очередной раз пронесся совсем рядом, я, преодолев страх, поднял голову и увидел летчика в кабине – он смотрел в нашу сторону! Гад проклятый! В следующее мгновение близкий разрыв сброшенной с самолета мины прижал меня к моим товарищам. Казалось, что обстрел тянулся целую вечность, хотя он продолжался, наверное, не более нескольких минут. Ошалелые от внезапного налета, мы взялись за лопаты и быстро выкопали окоп в полный рост. Откуда только и силы взялись! Затем установили стереотрубу, достали бинокли и зарядили винтовки – встретить "мессера", если снова прилетит.

Березовая роща, на опушке которой находился наш наблюдательный пункт, тянулась влево примерно на полкилометра. Дальше была большая поляна, на которой стояло что-то вроде сгоревшей танкетки. За поляной опять виднелся густой темный лес, через который, судя по карте, километрах в 6-7 от нас проходила железная дорога Москва – Ленинград. В стереотрубу и бинокли длинная неровная цепочка свежевырытых окопов нашей пехоты перед элеватором просматривалась как на ладони. Ни проволочных заграждений, ни блиндажей с траншеями – только ямки на одного бойца. В верхней части элеватора темнели узкие щели – окна: двух-трех вражеских снайперов было достаточно, чтобы держать под прицелом целый батальон. Не случайно окопы нашей пехоты словно вымерли!

К вечеру в глубине леса, метрах в двухстах от наблюдательного пункта, соорудили землянку-блиндажик. Командир батареи и командир взвода ушли ночевать в деревню. Донельзя уставшие разведчики буквально валились с ног. Сказав, что буду дежурить первым, я пошел на НП, а красноармейцы забрались в землянку.

Время от времени на немецкой стороне взлетали ракеты, причудливо освещая контуры элеватора. За ним и далеко справа виднелись отблески пожаров, бушевавших вчера в Калинине. Далеко справа, ближе к Волге, слышалась приглушенная расстоянием пулеметная стрельба. Наша передовая молчала.

Привалившись спиной к стенке окопа, я пытался устроиться поудобнее, но это никак не удавалось. К концу дежурства тело занемело. Усталость, накопившаяся за прошедшие бессонные сутки, гасила мое сознание. Глаза невольно слипались. Пришлось вылезти из окопа и прислониться спиной к неровному сучковатому стволу березы. Так было надежнее…

И все же на какую-то долю секунды я потерял контроль над собой. Вдруг, словно наяву, показалось, что прямо перед окопом вылезает танк, сшибает меня, и его гусеница давит мою спину… Очевидно, задремав и сползая по стволу березы, я наткнулся на сучок, и возникшая боль вызвала страшный сон. Открыв глаза и осмотревшись, снова вздрогнул – через поле по направлению ко мне уже наяву двигалось какое-то непонятное, искаженное ночной темью существо. Соскочив в окоп, вытащил из кобуры наган, насторожился. Ясно слышались шаги и тяжелое дыхание… Когда человек подошел близко, стало видно, что это красноармеец. На плечах и груди бойца висело стволами вверх и вниз несколько винтовок. Я остановил его. На мой вопрос он ответил, что несет собранные на переднем крае винтовки убитых и раненых бойцов из батальона народного ополчения. Днем немецкие снайперы не давали поднять голову. Принесли пищу только сейчас. Надо еще успеть вынести убитых и раненых… За два дня батальон поредел, но и гитлеровцам досталось, особенно в первый день, когда они лезли, стремясь во что бы то ни стало продвинуться вперед.

Я пригласил бойца погреться в нашу землянку. Мы кое-как забрались в нее. Он закурил. При свете спички открылось опухшее и заросшее щетиной лицо. Я не стал больше расспрашивать красноармейца – его вид и мои наблюдения днем говорили лучше слов о том, в каком положении находится наша пехота.