Ухожу на задание…

Он ничего не видел вокруг: ни солдат, спешивших от кошары на помощь, ни замерших возле кухни женщин. Только твердый борт, только медленно вращающиеся колеса, только переступающие сапоги. Что-то треснуло, грохнуло, ярче полыхнуло пламя, опаляя жаром лицо, и сразу же раздался голос замполита:

— Ложи-и-ись! — надсадно, задыхаясь, хрипел лейтенант, сам тем не менее продолжая толкать машину.

И Сказычев сообразил, что команда относится только к Павлине, упиравшейся в борт рядом с ним. А та будто не слышала.

Машина все так же медленно, тяжело продвигалась вперед.

Нечеловеческий яростный крик лейтенанта пронзил уши:

— Ложись! Падай!..

Никто не упал.

С размаху, носком сапога ударил замполит по напряженной ноге девушки, и она, охнув от боли и от неожиданности, свалилась лицом вниз, осталась позади. И, не поняв или не захотев понять, что произошло, возле нее бухнулся на землю Борис Башнин.

Павлина вскочила, чтобы бежать за машиной, но нога у нее подвернулась, и девушка снова упала, не сводя глаз с двух согнутых спин. До пропасти было совсем близко, но машина, спотыкаясь о камни, двигалась все медленнее. Там не хватало еще хотя бы двух рук, хотя бы одной человеческой силы! А Борис Башнин лежал, втиснувшись в ямку, ладонями закрыв затылок.

Павлина не могла встать и, плача от бессилия, ползла, ползла, ползла вслед за друзьями.

— Борька! — закричала она, с трудом поднявшись на колени. — Борька, беги! Помоги им!

Слова ее подхлестнули Башнина, взметнули с земли. Вытянув перед собой руки, он бросился на помощь товарищам.

Охваченная пламенем машина качнулась у края пропасти, клюнула носом и вдруг исчезла, растворилась в огромной ослепительной вспышке. Павлина ощутила резкую, колющую боль в ушах, но боль эта сразу прошла, вместо нее нахлынула слабость. Все стало каким-то туманным и зыбким. Казалось ей, будто плавно покачиваясь, уплывает она во тьму, в тишину…

26

Завершав утренний намаз, Абдул Махмат вытряс и неторопливо свернул коврик. Как всегда, обрел он в молитве спокойствие духа, укрепился на весь день. Расчесал перед зеркалом широкую, почти совершенно седую бороду, поправил тюрбан и вышел на улицу. Остывший, очистившийся за ночь воздух еще не нагрелся под жарким солнцем, еще не поднялась над городом пыль, не стлался вдоль улиц пахучий дым и запах жареного мяса. Дуканщики распахивали двери своих лавок, обмениваясь приветствиями, почтительно здоровались с Мехматом, с другими прохожими. Усаживались в тени торговцы апельсинами, яблоками, хурмой, мандаринами. Продавцы ковров прямо на асфальте расстилали свой товар: пусть покупатели смотрят и выбирают. Хороший ковер не пострадает, если по нему будут ходить люди, даже ездить машины. Наоборот, он станет лишь мягче.

Открывались лавочки пустин-доз, тех мастеров, которые шьют и тут же продают дубленые полушубки. За свою лавку Махмат был спокоен, надежный мастер откроет ее не позже других, выложит покупателям дубленки не хуже, чем у соседей. Наперебой расхваливали свой товар мальчишки, предлагавшие сигареты, конфеты, дешевые украшения. Улица постепенно превращалась в шумный базар.

Махмат шагал не спеша, чтобы люди увидели его, и чтобы самому побольше увидеть, услышать. Все было спокойно, обычно, будто и не свершилось никаких событий за последние дни. Да, для этих людей действительно ничего не произошло. Звуки боя не доносились сюда издалека, где побывал Махмат. Тем лучше. Можно продолжать свое дело.

Он свернул на аллею, под округлые кроны старых сосен, дававших густую тень. Любовался стройными минаретами мечетей, устремленными ввысь, будто соединявшими грешную землю с чистой небесной голубизной. Не без удовольствия думал о том, что скоро будет есть мягкий душистый шашлык у знакомого дуканщика, среди таких же, как он, степенных рассудительных людей, будет неторопливо беседовать с ними.

Громкие веселые голоса, оторвавшие Махмата от приятных мыслей, заставили его поморщиться. Он и не заметил, как очутился возле женского лицея, открытого после революции в доме богатого землевладельца, уехавшего за границу. Проклятые кафиры все хотят вывернуть наизнанку. Вместо того чтобы растить из кротких девочек хороших жен и хозяек, взялись обучать их наравне с мальчиками. Двенадцать лет учебы. Сколько глупостей, сколько сомнений в справедливости порядка, установленного аллахом, вобьют в женские головы за столь большой срок!

Эти девочки не будут носить чадру, безропотно подчиняться хозяину дома. Какая уж тут покорность и скромность, если они с утра пораньше играют в мяч на лужайке, бесстыдно обнажив не только лица, но и руки, и ноги до самых колен. Тьфу!