Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Ему вдруг пришло в голову, что своей доверчивой слабостью Хриса незаметно и безжалостно сокрушила его мощные, как ему казалось, крепостные бастионы, воздвигнутые против ее чар и ограничивающие ее всевластие. Защитники стен были перебиты, а частью рассеялись, и противник беспрепятственно просачивался на опустевшие, безмолвные улицы, пинком отворял двери домов, выволакивал наружу без жалости оставшихся жителей, замшелых старух и плачущих детей, забрасывал в окна и на крыши пылающие факелы. Город весь был объят губительным пожаром. Мало того, он замечал уже среди нашествия бывших его защитников, и число их как будто множилось, они переходили на сторону противника и с радостью разрушали и легли то, что еще не было охвачено пламенем…

Дорога кружила среди дубрав, забирая все выше и выше. Он не знал, куда они направляются и почему оказались именно здесь, однако следовал за ней, не задав ни единого вопроса.

Но Хриса с решительностью оставила дорогу и повернула Авру на какую-то заброшенную тропу, продираясь сквозь заросли кустарникового дуба и можжевеловые деревья с острым смолистым запахом. Асамону даже почудилось, при виде ее уверенности и гордой сильной осанки, что недавняя слабость, быть может, — не более чем притворство, своего рода военная хитрость, вроде ахейского дара неприступным троянцам.

Впрочем, он тотчас забывал о своих мрачных мыслях, которые сгущал даже намеренно, едва Хриса оборачивала к нему на скаку цветущее лицо и дарила беспечную, ослепительную улыбку.

Предгория кончились, и всадники оказались среди скал, покрытых елями и мастиковыми деревьями. Пробитая в скалах тропа кружила среди острых гольцов, упорно пробираясь все вверх и вверх. Затем узкой расселиной, грозящей осыпями с обеих сторон, объезжая завалы, всадники въехали под сень дубовых пышных рощ, перемешанных с каштанами и темно-зелеными стройными кипарисами. Тропа вскоре исчезла среди больших камней и густой травы, то ли запуталась в зарослях душистого тимьяна.

Хриса растерянно закружилась на Авре, отыскивая потерянный след. Асамон не понял, для чего это ей нужно, но по цвету травы отыскал сразу то, что прежде было тропой и двинулся впереди. Хриса немедленно усомнилась.

— Это тропа, действительно? А если нет?

— А если нет, то что тогда?

— Но я не вижу тропы.

Асамон рассмеялся.

— Кийяфа!

— Кийяфа?..

— Да. Древнее искусство бедуинов. Даже в знойной пустыне по признакам бедуин способен раздобыть глоток воды и утолить жажду. Он может отличить след девственницы от следа женщины, познавшей мужчину, а след туземца от следа пришлого человека, и узнать его племя. Посмотри внимательнее: там, где была тропа, трава растет гуще, она иного цвета, чем та, которая на обочине. К тому же, на местах, некогда оставленных человеком, любит расти чертополох. Здесь трудно сбиться с тропы.

Хриса некоторое время молчала и вдруг рассмеялась низким грудным смехом. Смех ее показался Асамону неясен. Он бросил на девушку удивленный взгляд и пояснил:

— Это Мегакл. Кое-чему он меня научил.

— Кое-чему, да.

Она отвернулась, но Асамон мог поклясться, что в ее глазах промелькнула легкая насмешка, и смысл ее тоже показался неясен. В разговор, однако, вступать он не стал. Ему не в чем было упрекнуть себя, но в то же время ощущение ее снисходительной правоты, правоты женского всевластного начала не покидало его. Оно существовало вне их, задолго до появления в этом мире любого из смертных, как могучая животворящая сила, и если мальчик в нем еще сопротивлялся ей из детского невинного упрямства, то мужчина склонял с покорностью голову, и уготованное, сладкое рабство грезилось ему землею обетованной.

Неожиданно деревья расступились, и тропа вынесла их на цветущий, прекрасный луг к развалинам древнего святилища. Серые, прямоугольные колонны сурово вздымались среди зарослей дикого инжира, перевитые густо плющом. Кровля давно обрушилась, и только задние помещения храма, вырубленные в скале, зияли пустыми углами, сообщая всему оттенок дикости и запустения. Но сохранился бассейн в боковой части храма. Он был полон хрустально чистой, почти невидимой глазу воды. Неумолимое время пощадило облицовку и само дно, выложенное искусно камнями трех разных цветов в строгую мозаику. Упавшие листья кружились и скользили по поверхности, и это говорило, что вода тут постоянно обновляется и утекает куда-то, не переполняя краев.

Асамон огляделся.

Звенели птичьи голоса среди пронизанных солнцем светлых рощ. Густые, буйные травы были так высоки, что нежные соцветия их скользили, ласкаясь по ногам всадников, а корни и стебли стреножили коней и вынуждали спотыкаться. Все цвело вокруг и благоухало в легких струях эфира под дремотное гудение пчел. Темная зелень миртовых зарослей с белыми цветами. Душистый бледно-голубой розмарин. Ядовито-сладкое дыхание олеандра. Пахучий сельдерей с блестящими темно-зелеными листьями и белыми зонтиками соцветий. Розовый тамариск… В глазах пестрело от великого многоцветья, и густые, дурманящие ароматы трав кружили голову. Асамон обернулся к Хрисе…