Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

«Я не чувствовала ни вины, – говорит она, – ни любви, ни угрызений совести. Я плакала, потому что мне не о чем было плакать».

Она замолкает, ее глаза увлажняются. «Я чувствовала, что должна горевать, испытывать чувства, но я ничего не чувствовала, и мне было так грустно. То, что ты сделал для своего отца, было прекрасно. Это то, чего я никогда не смогла бы сделать для нее, как бы сильно ни старалась».

Она достает сигарету из пачки в кармане рубашки и держит ее в пальцах незажженной.

«Иногда причины, по которым мы что-то делаем, не имеют значения. Важно лишь то, что мы это делаем. Возможно, ты не понимаешь, почему помог своему отцу уйти. Может быть, это был страх. Или чувство вины. Или любовь. Может быть, все вместе, но это не имеет значения. Разве ты не видишь?»

Я долго обдумываю это. «В тот день в больнице, – говорю я наконец, – когда медсестры и врачи вышли из палаты, я хотел протянуть руку, прикоснуться к нему, обнять его, но я будто окоченел. Я уже не был человеком, который прошел армию и много чего испытал. Я снова был ребенком. Но мне удалось погладить его по руке, слегка коснуться его лба, и знаете что?»

«Что?»

«Я думаю, что именно его страдания позволили мне увидеть в нем человека». Я замолкаю. «Жаль, что… Мне просто грустно, что для этого ему пришлось страдать».

Мы останавливаемся. Она прислоняет посох к ноге, тянется ко мне и обхватывает мое лицо обеими руками. Ладони прижаты к щекам. Когда она делает это, я понимаю, что мои щеки мокрые. Я моргаю, чувствую, как слеза скатывается по подбородку.

«Я верю в судьбу, – говорит она. – Мы встречаем людей на своем пути не просто так, и нам всем это что-то дает. И знаешь, это никогда не работает в одну сторону».

Она прикуривает сигарету и сует зажигалку в карман. Я вытираю слезы с подбородка тыльной стороной ладони.

«Иногда я пытаюсь представить, – говорит она, глядя туда, где тропа изгибается, – каким был бы мир, если бы я чего-то не сделала. Если бы ты не принял решение пройти по Камино или так и не добрался до него, – она опирается на свой посох. – Все наши переживания, даже самые болезненные, необходимы. Они ведут нас куда-то».

Мы продолжаем идти, и она дает мне возможность помолчать. Тропинка ведет вглубь леса, и вскоре справа от нас появляется ручей. Мы идем по краю. Деревья с тонкими стволами склоняются над водой. Кора на стволах отслаивается, а листья плавают на поверхности.

Я подбираю камни и бросаю их в воду. Иногда они прыгают по поверхности, иногда – нет. Стрелка на дереве указывает на деревянный мост. Мы останавливаемся посреди моста и снимаем с себя рюкзаки.

Внизу шумит вода, и в моих ушах снова раздается глухой стук. Я облокачиваюсь на перила, закрываю глаза, пытаюсь замедлить дыхание. У меня щиплет глаза. Старый детский страх впивается когтями в мое нутро, цепляется лапами за горло.

«С тобой все в порядке?»

Я знаю, что она наблюдает за мной. Мое лицо горит, как под солнечными лучами.

«Кэт, есть еще кое-что, о чем я никому не рассказывал».

Я чувствую, как она придвигается ближе.

«Дорогой мальчик».

«Мои глаза», – говорю я.

«Да, я знаю, что они тебя очень беспокоят».

«У моего отца были красные глаза, Кэт. Это то, что я помню. Когда я был ребенком, и он напивался и злился, его глаза краснели, и в ту ночь в больнице его глаза были единственной частью его тела, которая двигалась. Они были открыты и все вращались и вращались по кругу. Врач сказал, что это была примитивная реакция мозга. Но его глаза…»

Долгое молчание. Я сосредотачиваюсь на звуке воды, пока ручей не оказывается у меня в голове, поднимаясь и опускаясь, извиваясь, петляя по лесу, становясь все быстрее и быстрее, пока не превращается в рев. Я нахожусь в потоке, и он во мне. Я не уверен, слышала ли она меня. Я открываю глаза. Пенистая вода бурлит внизу на камнях.

«То, чего ты боишься, неправда, – тихо говорит она. Мне приходится напрячься, чтобы расслышать ее сквозь рев в моей голове. – Это нормально. Ты пережил серьезную травму, и твой разум использует ее в своих интересах».

Рев медленно стихает. Поток воды – это снова просто поток.

«Я знаю, – говорю я. – Я знаю это. Но одно дело знать, а другое – верить. Мой разум… Я не могу ему приказать».

«Ах ты, дурачок. Ты думаешь, что из-за того, что у тебя покраснели глаза, ты становишься похожим на своего отца?»

Я смотрю на ручей, пока у меня не затуманивается зрение. Всю свою жизнь я говорил себе, что никогда не буду таким, как мой отец, что череда насилия закончится на мне, что я добьюсь чего-то в своей жизни. Мой отец умер в одиночестве и без гроша в кармане, никто не любил его, кроме сына, который едва мог заставить себя прикоснуться к нему в больнице. И вот я здесь, потеряв женщину, которая любила меня, понятия не имею, что я делаю, и каждый раз, когда я смотрю на себя в зеркало, мои глаза напоминают мне о нем.

«Что-то вроде того», – говорю я.

«Но это не так, – ее голос становится громче.