Часов около двенадцати дня к дверям лавки подъехали длинные дроги, запряженные в одну лошадь. Лошадью правил молодой хохол, парень лет восемнадцати или девятнадцати. Дроги остановились, и с них слез и вошел в лавку приземистый человек лет сорока, или около того, в поношенной и запыленной нанковой паре и в измятой и тоже запыленной фуражке. Мы приняли его за обычного покупателя и уже приготовились задать обычный вопрос: «Что вам угодно?», но он опередил нас озабоченным вопросом:
— А Павел Егорович где?
Мы ответили, что отец наш, Павел Егорович, скоро придет, но что если нужен какой-нибудь товар, то можем отпустить и мы, без отца.
— Да нет же, не то! Какой там товар, — заговорил еще более озабоченным тоном приземистый человек. — Мне самого Павла Егоровича нужно. Да и не его самого, а письмо. Он обещал приготовить письмо в Крепкую, к своему родителю, и велел заехать… Я заехал, а его нету… А мне спешить надо: завтра утречком раненько я домой отправлюсь…
У меня и у Антоши забилось сердце.
— Вы не знаете, дети, написал ваш папаша письмо к Егору Михайловичу или нет? — обратился он к нам.
Мне показалось обидным, что этот господин так бесцеремонно зачислил меня, ученика пятого класса, в разряд детей, но я поборол в себе оскорбленное самолюбие, потому что видел перед собою ту самую «оказию», от которой зависела, быть может, наша предполагаемая поездка. Я вежливо ответил, что о письме нам ничего не известно, и с бьющимся сердцем спросил:
— Вы из Крепкой? Как поживают там дедушка Егор Михайлович и бабушка Ефросинья Емельяновна?
— А что им, старым, делается? — равнодушно и как бы нехотя ответил приземистый человек. — Только они живут не в Крепкой, а в Княжой, в десяти верстах. В Крепкой другой управляющий, Иван Петрович.
— Как не в Крепкой? — удивился я. — Ведь дедушка раньше в Крепкой служил у графини Платовой.
— Служил, а теперь не служит больше. Проштрафился чем-то, ну, графиня и перевела его подальше от себя, в Княжую…
Еще более удивленный этим неожиданным сообщением, я стал было задавать еще целый ряд вопросов, но человек, изображавший собою «оказию», уже не слушал меня, а подойдя к дверям лавки, стал кричать на улицу молодому парню, сидевшему на дрогах:
— Ефим! Гайка цела?
— Цела, — отвечал лениво парень.
— И винт цел?
— Все цело! — ответил еще ленивее парень.
— То-то, гляди у меня, не потеряй: без гаек и без винта машина не пойдет… Ежели потеряешь, не дай Бог, то придется опять в Таганрог ехать и графиня ругаться будет!.. Ты погляди под собою на всякий случай: цело ли?
Ефим отмахнулся от этих слов, как от назойливой мухи, ничего не ответил и только вытер ладонью вспотевшие и загорелые лицо и шею. Июльское полуденное солнце пекло страшно и накаливало все — и каменные ступени крыльца, и пыль на немощеной улице.
Все изнывало от жары. Одни только воробьи задорно чирикали и весело купались в дорожной горячей пыли. Не получив ответа от Ефима, приземистый человек обернулся к нам и стал объяснять:
— Тут, дети, такая история вышла, что и не дай Бог. В машине лопнула гайка от винта — и пришлось за нею, за треклятой, из Крепкой в Таганрог ехать. Без гайки машина не пойдет. Без гайки возьми ее да и выбрось. Привезли винт да по нем и подобрали гайку в железной лавке.
— Какая это машина? — полюбопытствовал брат Антоша.
— Известно, какая бывает машина, обыкновенная, — получился ответ. — Так нету письма? Что же мне теперь делать? Мне надо завтра раненько утречком, чуть свет, домой отправляться, иначе мы к ночи назад в Крепкую не поспеем… И графиня будет недовольна… Графиня у нас строгая.
— Подождите. Скоро папаша придет, — посоветовали мы.
— Как тут ждать, когда спешка… Ежели нескоро, то я без письма уеду. Так и скажите папаше…
Он снова повернулся лицом на улицу и крикнул своему вознице:
— Гляди же, Ефим, не потеряй!.. Накажи меня Бог, опять придется в город ехать…
Тут, к нашему неописанному удовольствию, на пороге показался возвратившийся отец. Приземистый человек снял фуражку и с выражением радости на лице обратился к нему:
— А я, Павел Егорыч, за письмом!.. Думал уже, что с пустыми руками уеду, накажи меня Бог…
Когда отец был в лавке, наше присутствие не считалось необходимым, и мы тотчас же полетели к матери докладывать о происшедшем.
— Значит, мы с ним поедем? С этим человеком, у которого винт и гайка? — захлебываясь, допрашивали мы.
Но ответа мы не получили. Мать вызвали к отцу в лавку, и мы не узнали ничего. Через четверть часа, однако же, я не утерпел и послал брата.
— Сходи, Антоша, в лавку будто бы по какому-нибудь делу и посмотри, что там творится. Может быть, и услышишь что-нибудь.
Брат сходил и очень скоро вернулся с известием, что родители и приезжий сидят за столом в комнате при лавке и что перед приезжим поставлены графинчик с водкой и маслины. Когда же Антон остановился среди комнаты и хотел послушать, о чем говорят, то ему было сказано:
— Иди себе. Нечего слушать, что старшие говорят…
— Ну, брат Антоша, значит, поедем, — решил я. — Папаша зря никого водкой угощать не станет… Советуются…