"Возвращение в Рай" и другие рассказы

— У моего батьки в колхозе был сумасшедший голова. Злой, как зверь. Мог людей избивать даже, и никто ему слова не говорил. Все боялись. Как-то раз одна баба пошла на колхозное поле кукурузу красть. Только приступила, видит — на дороге фары мелькнули. Она думает: «Это УАЗик головы!» — и со страху бежать. Через дорогу — кладбище старое. Она между могил села и сидит, как мышь, дрожит. Уже УАЗик проехал, а она не выходит. Вдруг смотрит — два пьяных мужика ведут по кладбищу бабу. Остановились недалеко от той, что спряталась, достают стакан и бутылку, наливают и говорят своей бабе: «Пей». Та отвечает: «Не буду». Они снова: «Пей!» Ясно, что хотят ее напоить и… того… Та баба, что спряталась, видит — надо спасать землячку. Ну и, пока те свое твердят: пей — не буду, пей — не буду, она вытягивает руку из венков и говорит: «Давай я выпью».

Поезд заезжает в тоннель, и взрыв хохота совпадает по времени с внезапным наступлением темноты. Кажется, что у всех потемнело в глазах именно от смеха.

— И что было дальше?

— А что было? Посадили ее — ту, что в венках спряталась.

— За что?

— За то, что один из тех мужиков умер на месте от разрыва сердца.

* * *

Третий путник был совсем еще молодым человеком, почти мальчиком. Он ездил сдавать документы в консерваторию и был плохо способен к поддержанию разговора. Из всего существующего на свете занимала его только музыка. В Киеве он был впервые и из всех впечатлений дня главными были испуг и усталость. Молодой человек был напуган многолюдством, суетой и расстояниями. Столица показалась ему муравейником, в котором все спешат и все друг другу безразличны. Уже к концу дня он смертельно устал от метро, от шума, от контраста между лицами, улыбающимися с рекламных плакатов, и угрюмо сосредоточенными лицами на улицах. Юноша привык слушать больше музыку, чем слова, и к концу этого дня звуки Киева измучили его слух.

Как тот набоковский шахматист, которому мир представлялся разбитым на клетки, а сама жизнь — похожей на хитрую партию с неизвестным соперником, этот молодой человек представлял мир зашифрованным нотными знаками. Он еще не успел испытать ни любви, ни ненависти, он еще даже не начал бриться, и не интересовало его покамест ничего, кроме специальных предметов, преподаваемых в только что оконченном музучилище. Ему было отчасти неловко, отчасти скучно. Но просто молчать и смотреть в окно он позволить себе не мог.

— У Мусоргского… Ну, знаете, есть такой композитор — Мусоргский. Он был очень талантлив и опередил свое время, только он пил очень много. Ну, короче, у него есть такое произведение — «Картинки с выставки». Это такие музыкальные пьесы: «Тюильрийский сад», «Два еврея, богатый и бедный», «Балет невылупившихся птенцов». И там есть такой фрагмент, который называется «Быдло». Нам преподаватель рассказал анекдот, как на концерте однажды выходит женщина-конферансье и объявляет: «Мусоргский. Падла.» Ей из оркестра шепчут: «Дура. Быдло. Быдло!». А она поворачивается к ним и говорит: «Сам ты быдло». Потом опять в зал громким голосом: «Мусоргский. Падла!»

Безразличные к Мусоргскому, мужики все же от души рассмеялись над историей, повторяя затем в уме «падла» и «быдло» и стараясь не перепутать, что здесь ошибка, а что — название произведения.

* * *

Четвертый попутчик ездил в Киев к товарищу. Они были в школьные годы «не разлей-вода» и продолжали дружить после армии. Потом дороги их разошлись, друг перебрался в Киев, и вот, лет двадцать спустя, они нашлись на сайте «Одноклассники». Стали переписываться в сети, потом друг пригласил его в гости. Теперь он возвращался домой, перебирая в памяти обрывки впечатлений. Главным впечатлением было посещение Лавры. Приглашавший и принимавший его друг искренно удивился, узнав, что школьный товарищ много раз бывал в Киеве, но ни разу не удосужился спуститься в пещеры и пройтись с молитвой по темным подземным коридорам. Б один из дней они и поехали в Лавру, спустились в Ближние пещеры и неторопливо обошли их. Возле каждого гроба останавливались, крестились и целовали стекло над мощами. Друг кратко рассказывал о каждом святом, и было видно, что с Лаврой и ее историей его связывает крепкая многолетняя любовь.

Это воспоминание и эти впечатления действительно сейчас казались возвращавшемуся мужчине главными во всей поездке. Все остальное отодвинулось на обочину сознания и представлялось маленьким и несущественным. Было действительно странно, почему до сих пор он ни разу не бывал в этом полумраке, где тьму слабо рассеивают свечи, где воздух пахнет особо и где люди молятся у гробов с мертвыми телами так, словно лично знакомы с усопшими и продолжают с ними общаться, несмотря на очевидно и давно наступившую для тех смерть.

Четвертый попутчик не позволял себе окунуться в мистические переживания и размышления полностью. Он чувствовал, что воспоминания эти остались на дне души, как не растворившийся сахар на дне выпитого стакана чая.