Всего лишь несколько лет…

Е. А.! Опять резервуар!

Во флигеле две «Е. А.». Но Маша оглядывается на художницу.

— Опять Пищеблок написал про вас.

Евгения Андреевна откидывает со лба густые волосы.

— Ну его! — говорит она и снова принимается за чтение.

Записку вывесил хозяин пустого стола. Резервуаром он называет раковину, а самую кухню — пищеблоком. Отсюда и прозвище соседа, тем более удобное, что его фамилия трудно произносится.

Инспектор военного училища, он приходит домой только ночевать, а по утрам критически обозревает кухню. В дни дежурства Грушко он сердится. Мать Маши не раз сама прибирала на кухне вместо рассеянной и забывчивой художницы и как могла защищала ее от нападок. Но это не смягчало Пищеблока, а однажды он так разозлился, что первый раз в жизни написал стих и вывесил его над раковиной:

Мы посвящаем эту повесть
Тому, кто должен иметь совесть.
А кто не умеет себя вести,
Тот должен людям сказать: «Прости!»

Соседкам понравилось: наконец-то пробрал, правда чересчур жестко. Но художница осталась верна себе. Она спросила:

— Опять окна Роста? — И, прочтя вслух, засмеялась. — Прелесть! Можно показать на работе? Или пусть еще повисит?

Так стихи не достигли цели. Но Пищеблок продолжал разоблачать.

Картошка начищена и поставлена на огонь.

— Слыхали новость? — угрюмо спрашивает Варвара. — Скоро нас будут ломать.

— Слава богу! — отзывается Шарикова. — Давно ждем.

— Вот и дождетесь: выкинут вас на улицу!

— Это как?

— Да так. Сломают дом, а мы — как угодно. Сунут чего-нибудь в зубы и строй себе дом за городом. Мне один говорил, он в Моссовете сидит.

— Не может быть! — Шарикова бросила мочалку в таз и выпрямилась. — У Алеши ведь скоро свадьба!

— Вот и спросят вашего Алешу…

— Нет, что за жизнь! Ни минуты покоя.

И Вера Васильевна покидает кухню.

Маше также следовало бы уйти: у нее не все уроки сделаны. Но вверху раздаются шаги, и она остается. Как ни привычна для нее обстановка на кухне и разговоры жильцов, ей любопытно: всегда может произойти что-нибудь новое, вроде стихов Пищеблока.

По винтовой лестнице спускаются Три Поколения — так называют во флигеле соседок, живущих наверху, в мансарде: акушерку Полянскую, ее дочь Полю и маленькую внучку Миру (одно «р» — от слова «мир»). Три Поколения почти неразлучны, по крайней мере, на кухне появляются все втроем.

Тоненькая, похожая на подростка Поля подходит к столу и осторожно подвигает к себе примус. Ее мать, женщина лет сорока с небольшим, тучная, страдающая одышкой, опускается на табуретку; внучка подходит к ней. У всех троих одинаковые черные глаза, только глядят они по-разному.

Полянская дружелюбно кивает соседкам:

— Добрый вечер. Слава богу, и день был добрый.

— Хорошие ребята? — спрашивает художница.

— Как на подбор. Гиганты. И все мальчики.

Не отрываясь от стряпни, Варвара хладнокровно замечает:

— Мальчики — это к войне.

— Типун вам на язык. Сказать такое!

Розалия Осиповна всегда сообщает что-нибудь интересное про свою работу. А в прошлом году родилась тройня. Но Варвара никогда не даст дослушать до конца.

— А ты что тут делаешь? — набрасывается она на Машу. — Только тебя недоставало!

— Да полно, Варя! — вмешивается Евгения Андреевна. — Будет вам.

Она уже кончила свою статью, но держит в руках журнал: на столе нет места.

Маша ждет. Отдышавшись, Розалия Осиповна продолжает:

— Что было! Приносят ребенка — обратите внимание — в первый раз. Она его берет, смотрит. Ей говорят: «Чего ты ждешь, он голодный». А она: «Это не мой, вы мне чужого дали». На номерок даже не посмотрела. Проверили: так и есть — нянечка перепутала.

Поля с ужасом смотрит на Миру.

— Да, — говорит художница, — это инстинкт.

Но Варвара не согласна. Младенцев путают-это точно. Но чтобы заметить, когда все они на одно лицо, — чепуха! Так и живут с подмененными.

— И как вы, Варя, не похожи на вашу сестру! — с сокрушением говорит Поля. — Небо и земля!

Жизнелюбие этих женщин, живущих на чердаке, раздражает Варвару. Акушерка больная; Поля совсем не знает жизни и даже молоко кипятит под наблюдением матери; денег никогда нет. И все им хорошо, все чудно. Муж Поли в армии, и вот уже второй месяц нет от него писем. Но даже молчание зятя не действует на блаженную:

— Это скорее хороший знак: молчит — значит, скоро вернется.

«Ну, а если бы в самом деле подменили? — в страхе думает Маша. — У меня хоть глаза, как у мамы. А если слишком поздно узнают?»

Вера Васильевна возвращается возбужденная.

— Какой чад! — морщится она. — Ну вот, узнала: не будут ломать, ничего еще не известно.

Варя бормочет в уголке:

— За что купила, за то и продаю.

— Вы только не откладывайте свадьбу, — просит Поля, узнав, в чем дело. — Я, если хотите знать, для вашего праздника уже платье сшила.

— Ага! — неожиданно и очень серьезно подтверждает двухлетняя Мира.

И все женщины начинают смеяться.

Уже выходя из кухни, Маша почти натыкается на сына художницы, Виктора. Тряхнув чубом, чтобы иметь повод красиво закинуть назад голову, он спрашивает свистящим шепотом: