Всюду жизнь

Его взгляд уже безразлично скользил по гладким, пестро раскрашенным поверхностям картин — они не вызывали в нем никаких ответных эмоций. Конечно, красивы были продавщицы, актрисы и дамы полусвета, бездумно и загадочно улыбающиеся с полотен Мане и Ренуара, но незнакомая девушка казалась Федору прекрасней их всех, и он с восхищением любовался ее сияющим, как бы освещенным изнутри лицом, линиями тела, ловил волшебный блеск жизни в глазах, который не дано воссоздать никакому художнику; проходя мимо нее, он не мог удержать себя и будто случайно коснулся ее руки, в которой билась горячая кровь. И тут впервые всеми своими чувствами, всем существом постиг, что красота трепетной живой плоти бесконечно превосходит даже самое гениальное мертвое ее отображение.

Все его мысли были поглощены незнакомой девушкой, подарившей ему мимолетный двусмысленный взгляд. Кто она? А этот черноволосый парень с нею — ее знакомый или муж? Откуда они?

В последнем зале к девушке подошел товарищ Федора по общежитию Вадим со своей подругой Линой, и они заговорили с незнакомкой.

Значит, она из института! Какая удача!

Федор приблизился к ним, что-то сказал Димке, девушка вопросительно взглянула на Федора, и Димка представил его:

— Мой однокурсник. А это Катя Аверина, учится с Линой на факультете градостроительства. Тоже на четвертом курсе.

По-прежнему пристально и вызывающе глядя на Федора, Катя протянула ему руку:

— Значит, ты тоже из наших. Очень рада.

У нее был глубокий, певучий, богатый оттенками голос.

Ее спутник назвался Станиславом, это был студент из Катиной группы, но какое Федору было до него дело, когда он познакомился с удивительной девушкой!

Из музея вышли впятером и решили отдохнуть на Гоголевском бульваре, потому что у девушек от высоких каблуков гудели ноги.

В том году после необычно сухого и жаркого лета — уже в мае с деревьев начала опадать листва — долго стояла тихая, теплая осень и в Подмосковье продолжались лесные пожары, горели торфяники, город был заткан голубоватой дымной мглой, резко пахнущей гарью, и Федор вспомнил страшные, опустошительные пожары в сибирской тайге. Рано засохшие и осыпавшиеся листья кленов и лип жестко шуршали под ногами.

В твердой походке Кати, ее плавных, уверенных жестах, во всей ее повадке были достоинство, смелость, и вместе с тем простота и естественность красивой женщины, знающей, что ей не надо кокетничать и насильственно улыбаться, чтобы привлечь к себе внимание, привыкшей к тому, что она нравится, что за нею ухаживают.

Усевшись на скамейке, Катя закинула ногу на ногу, и Федор увидел, что у нее красивые округлые колени. Черт побери! Он был потрясен и уничтожен ее совершенством: он не находил в ней ни одного недостатка. Он вспомнил, с какой безапелляционной категоричностью они тогда заспорили о выставке и как этот спор — вот уж, действительно, хоть и не хочешь, а поверишь, что слепой случай может изменить судьбу человека, — стал причиной его сближения с Катей.

— Импрессионизм — вершина живописи, — сказал Димка. — После него в западном искусстве наступил закат: абстракционизм и поп-арт. Кризис капитализма породил кризис культуры.

— Да, высочайшая вершина, — согласился Федор и тут же возразил себе: — Но уже в самом зародыше этот прекрасный цветок был поражен червоточиной распада.

— Что ты имеешь в виду? — задиристо спросил Станислав, к которому Федор сразу почувствовал неприязнь.

— У импрессионистов исчез человек с его внутренним миром, борьбой, страстями. Для импрессиониста фигура человека на полотне — это просто живописная деталь пейзажа, цветное пятно, такое же, как дом, дерево, облако.

— Вот, вот! А ведь главное в искусстве — человек! — захлопала в ладоши Катя. — Поэтому мне Репин, Суриков и Крамской дороже всех ваших импрессионистов!

Федор мягко возразил Кате:

— Все это великие художники, Катя, но искусство не может навсегда закостенеть в одних формах. Уже Репин понимал, что Серов и Врубель пошли дальше него!

— Только мы, жалкие профаны, до сих пор этого не понимаем! — с едкой усмешкой бросил Станислав.

Его тут же бурно поддержала Катя:

— Боже, Устьянцев, ты судишь об искусстве с таким апломбом, будто что-то понимаешь в нем!

Федор растерялся, как всегда, когда надо было оправдывать себя, и ничего не ответил, но Вадим увидел, что густая краска залила его лицо, и решил защитить друга. Он сказал, что Катя несправедлива, Федор имеет право судить об искусстве, потому что знает его, у него безошибочный вкус и он сам замечательно рисует.

— Неужели? Среди нас, оказывается, художник! — Катя поняла, что обидела Федора, и, чтобы загладить свою ошибку, взяла его за руку и попросила нарисовать ее сейчас же.

Федор молча достал из портфеля блокнот и карандашом набросал профиль Кати — он знал, что лишь такие безупречно правильные, красивые лица можно изображать сбоку. Все нашли портрет очень удачным и упросили Федора нарисовать каждого и даже сделать автопортрет. Ему хотелось доказать этой самоуверенной девушке, что она ошибается, считая его профаном в искусстве, и он сделал наброски вдохновенно и мастерски.