Всюду жизнь

— Ну чего бы ты хотела в жизни, о чем мечтаешь?

— Не знаю, — пожала она плечами.

— Я хотел бы уехать отсюда. Здесь такая глушь. Даже кинотеатра нет.

— Почему нет? Летом баркас привозит передвижку. В прошлом году я смотрела замечательную картину «Фантомас». Как красиво раньше одевались женщины!

— Это плохая, пошлая картина.

— Разве? Наверное, я совсем глупая, да?

Он хотел рассказать ей о будущем строительстве Сибирской электростанции, о том, что хочет учиться в институте, но, когда начал разговор об этом, увидел, что все это ее совершенно не волнует, и прекратил попытки добиться душевной близости с девушкой.

Проводив Наташу домой после очередного свидания, Федор давал себе слово больше не видеться с нею, но проходило несколько дней, он терял покой, перед ним неотступно стояло ее лицо с выражением трогательного, молчаливо-нежного обожания, и они снова встречались, он нетерпеливо, грубо и жадно целовал полное, горячее тело, которое ненавидел за то, что не мог разорвать эту связь.

Не однажды Федор хотел разом покончить со всей маетой и нервотрепкой, женившись на Наташе. Значит, примириться со своим поражением, жениться на нелюбимой?

Все определеннее и яснее созревала мысль: бежать, бежать отсюда!

Он делился своими мыслями с Тимкой, советовался, как быть. В конце концов вместе решили ехать на строительство Красноярской гидроэлектростанции. Раз они хотят стать гидростроителями, лучше работы не найти.

Матери Федор пообещал, что будет помогать ей.

Когда сказал Наташе, что уезжает, она не стала его упрекать или ругать, упрашивать, чтобы остался или взял ее с собой. И как же трудно было ему видеть ее лицо с выражением такой покорности судьбе и обреченности, будто она с самого начала знала, чем все кончится, и давно была готова это услышать.

Глядя в землю, она долго молчала, теребила конец накинутой на плечи косынки — подарка Федора. Она сильно надушилась, резкий аромат ее духов казался Федору приторно-сладким, удушливым среди свежих, целомудренно-чистых запахов лесной травы и хвои.

— Насовсем уезжаешь?

— Навсегда. Пойми, я не могу здесь оставаться.

— Я понимаю… Когда едешь?

— Завтра. Ты прости меня, Наташенька.

— Я не виню тебя. Сердцу не прикажешь.

Она говорила спокойно, но губы ее дрожали и напряженно ломались, и видно было, что говорила она через силу, каждое слово давалось ей с огромным трудом, и тут Федор понял, как она безответно и молчаливо любила его, и мучительное чувство своей вины и жалости к Наташе перехватывало горло. Он хотел поцеловать ее на прощанье, но она протестующе вытянула перед собой руки:

— Не надо.

Он стоял около нее, не зная, что делать.

На всю жизнь запомнил он синий сумеречный свет, озарявший сквозь деревья Машухин овраг, густой белый туман, пластами стелившийся по дну оврага и подбиравшийся к ногам Наташи.

— Тогда пойдем, провожу домой.

— Не надо. Ты уходи. Меня не жди.

— Прощай, Наташа. Не поминай лихом, — с трудом проговорил Федор и, сгорбившись под взглядом девушки, медленно, тяжело, словно нес на своих плечах непосильный груз, побрел по склону оврага наверх.

Часть третья ДОМ НА РАЗГУЛЯЕ

Глава девятая

1

Конец лета — это время, когда столицу заполняют тысячи молодых людей, приехавших со всех концов страны поступать в институты. Их сразу можно отличить от коренных москвичей по одежде, то несколько поотставшей от столичной моды, то опередившей ее: неимоверной ширины брюки клеш, кричаще яркие рубашки, огромные пестрые галстуки или такие короткие мини-юбки, поднимать которые уже просто некуда.

Когда парень спрашивает вас, как проехать на Красноказарменную улицу, знайте, перед вами человек, мечтающий поступить в энергетический институт; спрашивающий Бауманскую улицу хочет учиться в высшем техническом училище, Пироговскую — в педагогическом институте, а Каширское шоссе — в знаменитом инженерно-физическом.

В их речи можно услышать и певучий украинский выговор, и гортанное кавказское произношение, и быстрый архангельский говорок. Вы встретите и опаленные яростным среднеазиатским солнцем медно-коричневые лица, и усеянные несмываемыми черными крапинками въевшегося в кожу донецкого угля, почувствуете прячущийся в лохматых волосах пропахший рыбой ветер Тихого океана, в складках развевающихся защитных штормовок уловите смолистый запах сибирской тайги.

Но главная их примета — выражение независимости, смелости, целеустремленности и несокрушимого упорства на цветущих здоровьем лицах. Широким, размашистым шагом первооткрывателей ходят они по улицам, с жадной пытливостью разглядывая столицу; собравшись группами на бульварах, в дворовых сквериках или в Александровском саду, листают учебники и пухлые конспекты; подобно Архимеду, решают задачи по тригонометрии на песчаных дорожках, до одурения спорят и экзаменуют друг друга по литературе или истории, не отрываясь от книг, проглатывают обеды в кафе и закусочных.

Среди этих парней в шестьдесят девятом году был и Федор Устьянцев.