Встреча выпускников

Харриет кивнула. Солнце отражалось на влажной траве, и ветер нёс свежесть и прохладу.

— Слава Богу, голова прошла! Хочется сделать что-нибудь спокойное, радостное и совершенно оксфордское. Смотрите, разве эти цвета не прекрасны? Голубой, пурпурный, и зелёный на освещённом молитвеннике!

— Я скажу, что мы сделаем, — весело сказала декан. — Мы пойдём, как две хорошие маленькие девочки, и послушаем университетскую проповедь. Я не могу придумать ничего более успокаивающего, нормального и академического. И проповедовать будет доктор Армстронг. Послушать его всегда интересно.

— Университетская проповедь? — удивлённо сказала Харриет. — Ну, это — последняя мысль, которая пришла бы мне в голову. Но, без сомнения, это прекрасная идея. Давайте пойдём.

Да, декан была права: здесь можно было увидеть великий англиканский компромисс в его наиболее успокоительном и церемониальном проявлении. Торжественная процессия докторов в традиционных капюшонах, вице-канцлер, кланяющийся проповеднику, и университетские педели[81], шествующие перед ним; толпа из чёрных мантий и благопристойная весёлость летних платьев жён донов; гимн и призыв к молитве; проповедник в мантии и капюшоне на строгой рясе с белыми полосками у воротника; негромкая речь поставленным тонким, чётким, академическим голосом, осторожно затрагивающая отношение христианской философии к атомной физике. Здесь были университеты и Англиканская церковь, целующие друг друга во имя справедливости и мира, как ангелы на боттичеллевском полотне «Рождество»: очень изящно одетые, очень радостные, но при этом сохраняющие серьёзность, немного манерные, немного осознающие свою прекрасную взаимную учтивость. Здесь, без всякой горячности, они могли обсудить свои обычные проблемы, мило соглашаясь или мило возражая. Эти ангелы не могли ничего сказать по поводу гротескных и уродливых дьявольских фигур, изображённых внизу картины. Да и что любой из них мог бы предложить для решения проблем в Шрусбери? У других, возможно было больше смелости: у Католической церкви был бы свой ответ, обтекаемый, компетентный и мудрый, у странных, неприятно раздражительных сект новой психологии был бы другой, уродливый, неуклюжий, неокончательный и навязываемый со страстью к экспериментированию. Было бы интересно вообразить Фрейдистский университет неразрывно связанным с Римской церковью: они, конечно, не могли бы сосуществовать так гармонично, как англиканская церковь и Школа Litterae Humaniores.[82] Но было восхитительно верить, пусть даже только в течение часа, что все проблемы человечества можно решить также мягко и органично. «Университет — это рай», — это верно, но —  «…и тогда убедился, что есть путь, ведущий в ад, и от самых Ворот Неба...»[83]

Благословение было дано, органист начал играть какие-то фуги предшественников Баха, процессия сформировалась вновь, а затем рассеялась окончательно, расходясь в разные стороны, паства встала и начала растекаться в аккуратном беспорядке. Декан, которая любила фуги ранних композиторов, спокойно оставалась на месте, и Харриет мечтательно сидела рядом с ней, устремив глаза на мягко раскрашенных святых в крестной перегородке.[84] Затем они встали и направились к двери. Когда они шли между искривлённых столбов подъезда дома доктора Оуэна, их встретил умеренный порыв свежего ветра, который заставил декана придержать непослушную шапочку и надул и закрутил их мантии. Небо между округлыми подушками облаков было наполнено бледной и прозрачной синевой аквамарина.

На углу с Катт-стрит собралась и оживлённо болтала группа мантий, среди них были два преподавателя из колледжа Всех Душ и величественная фигура, в которой Харриет узнала мастера Баллиол-колледжа.[85] Около него был ещё некто, магистр гуманитарных наук, который, когда Харриет и декан проходили мимо, внезапно прервал разговор о контрапункте и вежливо снял свою академическую шапочку.

Сначала Харриет просто не могла поверить глазам. Питер Уимзи. Питер, из всех возможных людей — именно он! Питер, который, как считалось, должен быть в Варшаве, спокойно стоял на Хай-стрит, как если бы он тут был всегда. Питер, одетый в мантию и шапочку, как любой ортодоксальный магистр гуманитарных наук, всем своим видом свидетельствовал, что только что набожно посетил университетскую проповедь, а теперь ведёт спокойную академическую дискуссию с двумя коллегами из «Всех Душ» и мастером Баллиола.

— А почему нет? — внезапно подумала Харриет после первого шока. — Он — магистр гуманитарных наук. Он был в Баллиоле. Почему он не может разговаривать с мастером, если это ему нравится? Но как он сюда попал? И почему? И когда он приехал? И почему не сообщил мне?

Она смущённо приняла представления и сама представила лорда Питера декану.