Встреча выпускников

Прекрасны утра в Бодли, когда дремлешь среди потёртых коричневых с золотом переплётов библиотеки Дюка Хамфри, вдыхая слабый, заплесневелый аромат медленно истлевающей кожи, и слышишь лишь осторожные шаги ног какого-нибудь Агага[70] вдоль покрытых тканью полов. Во второй половине дня она садилась в лодку и плыла вверх по реке Шер; она чувствовала грубое прикосновение вёсел к непривычным ладоням, слушала ритмичное удовлетворённое поскрипывание уключин, смотрела на игру мускулов на крепких руках экономки во время гребка, когда свежий весенний ветер прижимал к телу тонкую шёлковую рубашку; или, если день был более тёплым, стремительно шла на байдарке под стенами колледжа Магдален и мимо Кингс-Милл по междуречью к Парсонс-Плеже, затем назад с отдохнувшей головой, но с растянутыми и налитыми силой мышцами, чтобы потом поджарить тост у костра. Затем ночью она сидела с зажженной лампой и задёрнутыми занавесками, когда единственными звуками, которые нарушали глубокую тишину между отбиванием четвертей, были шелест переворачиваемых страниц и мягкое царапанье ручки по бумаге. Время от времени Харриет вынимала досье на анонимщика и просматривала его, но под этой уединенной лампой даже уродливые печатные каракули выглядели безопасными и безличными, а вся эта зловещая проблема казалась менее важной, чем определение даты первого издания или толкование спорного текста.

В этой мелодичной тишине к ней стало возвращаться нечто, что таилось в ней, немое и мёртвое, с прежних и невинных студенческих дней. Певучий голос, который давно заглушило давление борьбы за существование и подавило до немоты то странное и несчастливое соприкосновение с физической страстью, взял, запинаясь, несколько неуверенных нот. Великие золотые фразы, идущие из ничего и ведущие в никуда, выплывали из её мечтательного ума, как огромный вялый карп в прохладных водах Меркурия. Однажды она взобралась на холм Шотовер и сидела, рассматривая шпили города, выстреливающие из полукруга речной долины, как неправдоподобно далёкие и прекрасные башни какой-то сказочной страны Тирнаног, скрытой под зелёными морскими волнами. Она положила на колени блокнот, в котором были заметки относительно скандала в Шрусбери, но её душа не лежала к расследованию. Эхом из ниоткуда зазвучали в её ушах фрагменты стихов:

Здесь центр, где нашей жизни круговерть
Спит на своей оси…

Она это сочинила или вспомнила? Слова казались знакомыми, но сердцем она понимала, конечно, что это было её собственное и казалось знакомым только потому, что оно было неизбежным и правильным.

Она открыла блокнот на чистой странице и записала слова. Она чувствовала себя подобно человеку в истории о Панче: «Миленькая штучка, Лиза, и что мы будем с ней делать?» Белые стихи? Но нет, это была часть октавы сонета, в ней было ощущение сонета. Но что за рифмы! Крылья? Эскадрилья?.. Она возилась с рифмой и размером, как необученный музыкант, перебирающий клавиши инструмента, которым давно не пользовались.

Затем после множества неудачных начал и тупиковых продолжений, постоянно возвращаясь, мучительно выводя строчки и вновь их стирая, она начала писать снова, зная на этот раз с глубокой внутренней убеждённостью, что, так или иначе, после долгого и горького блуждания, она вновь оказалась там, где её место.

Здесь, то есть дома…
Центр, срединное море, сердце лабиринта…
Здесь, то есть дома, в стороне от бурь,
Стоим мы…, остановили шаги… скрестили руки …
Свернули крылья…

Здесь, то есть дома, в стороне от бурь
Мы можем сесть, сложив устало крылья.
Здесь запах роз, покоя изобилье
И солнце неподвижно, как лазурь.
Для посвящённых здесь открыта дверца,
А остальным её не отпереть.
Здесь центр, где нашей жизни круговерть
Спит на своей оси — здесь мира сердце.

Да, в этом что-то было, хотя ощущалась некоторая монотонность, явный недостаток свободного полёта, да и рифму «отпереть–круговерть» нельзя было назвать гармоничной. Строки покачивались и дрожали в её неуклюжих руках. Однако, что бы там ни было, у неё была октава.